Фирдауса Хазипова - Чертополох в сверкании дождей. Книга 2: 70-е годы

Она оглянулась на женщин, кучкой сидевших и стоявших в стороне.

– Наверно, бесплатный. А вы приходите пораньше.

– Мы обязательно придем. Мы так хотим вас послушать.

Афиша уже висит. Я с волнением смотрю на нее.

После обеда работала на бетоне. Сижу на корточках, разравниваю с краю, Минсылу – середину. Позади меня Альмир произнес:

– Так хорошо здесь железили бетон.

Я подняла голову.

– Это ты здесь, оказывается, работаешь. Хорошо делаешь, лучше, чем там, – он указал на работу Минсылу и Тамары.

Мне стало неловко: они так хорошо работают, а он так нетактично сказал.

На небе облака плывут куда-то, гордые, белые, и подолгу стоят над Приютово, оживляя унылый пейзаж. Весь июль был жарким. Травы нет, лишь торчат из земли сухие, колючие, желтые стебли ниже мизинца. Деревья зеленые, но зелень их усталая, чахлая, пыльная. Сушь. Коровы и овцы отпечатывают следы на пышном черноземе и жалобно мычат, блеют. Урожай будет плохой в этом году. На землю смотреть больно. В последние дни дуют в Приютово холодные сильные ветра.

31.07. Летит время, и жаль, что уходит лето вместе с жаркими днями, веселыми песнями друзей, с улыбками и смехом в тесном интернациональном кругу. По дороге на обед я спросила у Ингрид:

– Ты будешь мне писать?

– Ya, ya. Конечно. Музыка. Один интерес.

– И еще общий интерес: мы будущие педагоги. Будем присылать друг другу песни.

– Хорошо. Очень хорошо.

Она протянула руку, я пожала ее. «Дружба». Как радостно чувствовать руку друга, видеть улыбку и взгляд.

Работала на бетоне сосредоточенная. Вероятно, со стороны выглядела обиженной. Рафинад даже спросил, что со мной. А немецкие друзья подходили и руками показывали: «Улыбнись». Рядом остановился Гарри, высокий, неуклюжий, голубоглазый, с широкой детской улыбкой. Галантно наклонился:

– Как жизнь?

– Хорошо, – улыбнулась я. – А как у тебя настроение?

Он вопросительно взглянул на Алсу. Она перевела, и он, засияв, ответил, что хорошее.

Машин с бетоном не было. Мы встали в кружок и запели, вернее, заорали песни. Предводительствовал Рафинад. Как начнет своим басом выводить: «Из-за острова на стрежень», мы падаем со смеху…

В корпусе неожиданно потемнело. И сразу торопливо полил мелкий дождь. Когда мы вышли из цеха, на улице вовсю хлестал ливень с молнией и громом. Вдыхаем воздух, со смехом бежим к вагончикам, кругом лужи, грязь и наши счастливые неумытые рожи. Умываться побежали прямо в спецовках. На ужин оделись кто как. Парни в сапожищах и закатанных штанах, ноги у парней торчат, как палки. Сонька в длинном коричневом плаще и клеенкой на голове. В столовую влетели мокрые, веселые. Сережка где-то упал, снял брюки и пришел в макинтоше, и ноги торчат голые. В таком же виде примчались к Дому культуры. За кулисами я увидела Генку: пришел послушать. Выстроились на сцене. Ингрид затащила меня к себе поближе – вместе поем вторым голосом.

Раздвигается занавес, и знакомое ощущение охватило, когда глянул из темноты зал десятками светлых лиц. Немецкие друзья удивительно чувствуют ритм и характер песни. Невольно заряжаешься их настроением и начинаешь вместе с ними отсчитывать такт, и хочется быть такими же веселыми, свободными и беспечно напевать. Удивительное чувство любви охватывает именно в такие минуты, когда чувствуешь и проникаешься настроением другого, когда вместе волнуешься.

После концерта поговорили с Генкой на крыльце. Сережка стоял поодаль и внимательно смотрел на нас.

1.08. Вчера мы с Утой долго сидели вдвоем в вагончике. Она говорила, что всех нас любит как хороших, добрых людей, а меня, как сестренку. Ее несколько раз звали в свою компанию Тамара, Юра, Марина, Дитмар – они устроили проводы. Ута говорила всем: «Я позже приду». И рассказывала мне о тете в Западной Германии, о любимой сестренке, братьях. В дверь постучали. Она покачала головой: «Меня нет, – и продолжила. – Про меня Клаус нехорошо сказал… Не знаю: там Дитмар ждет, там – Сережа».

Как горько мне слушать все это. Долго откровенно говорили мы, и еще несколько раз звали ее.

Сегодня они работали до обеда. Обедали мы по-немецки. Ингрид, Рольф и, кажется, Вильфрид готовили обед. Второе было исключительно вкусным. Картошка нарезанная, ломтики колбасы, перец и еще что-то. Вкус изумительный: на третье, вообще, сногсшибательное блюдо. Жидкость малинового цвета и сверху плавает ослепительно желтое. И все это пахнет пудингом. За стойкой стояли Ингрид и Рольф. Они смотрели на всех и живо реагировали на похвалу. Я расхваливала их бесподобные блюда. Когда смотрела на кухню, часто ловила взгляд Рольфа.

По дороге рассорилась с девчонками и пошла впереди одна. Чувствую: идет рядом кто-то. Рольф. Разговор получился глупый. Я говорю по-русски, он – по-немецки. Я – ни бельмес. Еле-еле начала изъясняться по-английски…

После обеда стало хорошо. Народу мало, все свои. Друзья готовились в дорогу. Сережка работал напротив меня, играл глазами и пробовал шутить: переставил доску на бетоне, я грубо сказала ему что-то, он отошел. Поневоле слежу за ним: куда идет, с кем разговаривает. Но если стоит лицом ко мне или идет навстречу, опускаю глаза и торопливо прохожу.

К концу рабочего дня пришли на элеватор ВВ с ректором Кузеевым. Запахло банкетом. За пять минут до конца работы начался мощный ливень. Серый день сочился целым водопадом, и быстро-быстро летел к земле дождь, как бы стремясь загладить свою вину перед страждущей землей. Опять весело бежали под дождем, умывались им, и беспричинная радость охватывала нас. Проклинать мокроту мы начали позже, когда надо было идти на банкет. Долго сидели в вагончиках. Линейку отменили. Едва-едва дождь стих, рванули в наш «Вечерний зал». Столы еще не были накрыты. Встали в кружок и запели. Пели с настроением. Потом начали рассаживаться. Оглянулась: за мной идет Рольф, рядом с ним – Ингрид. Я окликнула ее. Она живо повернулась: «А я тебя ищу». Стало так трогательно. ВВ начала заправлять торжеством. Речи, речи… Все уже нетерпеливо начали посматривать на часы. Лишь полдесятого произнесли первый тост. После стакана вина я отключилась. Все казалось нереальным. Выпили с Рольфом на брудершафт, я пролила вино на стол, смеялась. Он улыбался. Осталась зверски голодной. Включили маг. Рольф пригласил танцевать. Он изумительно танцует: и до сих пор никто не знал! Я чувствовала себя птицей, невесомо парящей. На все танцы он приглашал меня. И все смотрели на нас и потом говорили, что мы прекрасно танцевали. Рольф неожиданно вручил мне сверток: атласный фестивальный платок и открытка с адресом. Мне никогда не делали таких сюрпризов, даже растерялась и не могла оторваться от платка. Он просто меня убил, Ута тоже такая. Вдруг неожиданно подарит вещь. И все это как бы между прочим. У них это считается честью – сделать кому-то подарок. Ута весь вечер танцевала с Сережкой. Даже не танцевали. В основном говорили. Сережка вызвал на улицу Дитмара. Через Гулю говорил: «Я виноват перед тобой». Дитмар великодушно твердил: «Нет, я виноват!» Расстались друзьями и вернулись веселые. Возвращались в лагерь в первом часу ночи. Я шла с Рольфом. Темень, грязь, а я в туфельках и летнем платьице. Долго сидели на улице. Говорили скупо, он по натуре молчаливый человек. Ужасно хотелось спать, но было неудобно уходить. И беседовать не о чем. Намекала: «I want to sleep». Он просительно касался руки. Сережка все ходил к нашему вагончику и, наконец, с Утой ушли в степь. Как тяжело!