Евгений Пышкин - Путь в Никуда

«Значит не змеелюд?» – вопрос, оставшийся без ответа.

***

Эприн закончил историю и замолчал. Он больше не говорил с Барром, лишь проводил его до деревни, где жили жена и дети крестьянина. Мысли посредника были заняты его старейшинством.

Всегда это ожидаемо и в тоже время неожиданно, словно блеск молнии и следующий за тем раскат грома, к которому трудно привыкнуть.

Отчего-то смерть близкого или знакомого человека ты оттягиваешь во времени, не желая с ней встречаться, мириться и тем неожиданней конец. Ты сам заостряешь нож, с лезвием которого рано или поздно соприкоснешься. Всё шло к завершению. Всё идет к завершению. Человека, что скажет: знаешь, нас лет через сто не будет, глупо назвать отчаявшимся, потому как он прав, ибо таков закон природы, ведь человек смертен. Но, ответь себе, почему считаешь, что смерть не постучится в твой дом?

Его старейшинство еще при жизни был готов к уходу в мир Двуликого, но Эприн старался не думать об этом. И оттого встреча с чужой смертью стала неожиданной. Почему? Ведь шла война, и десятками умирали солдаты. Но смерть на поле битвы виделась естественной, а эта? Можно ли привыкнуть к смерти? Ведь она – факт жизни.

Эприн хотел плутать в дебрях нескончаемых рассуждений, чтобы запутаться, чтобы уйти от мыслей о смерти.

Он вернулся в круг, когда все было кончено. Он успел на обряд. Тело посредника Эрха лежало на внутреннем дворе на фашинах хвороста прикрытое до подбородка грубой холстиной. «Тело?» – задал вопрос сам себе посредник и сосредоточил взгляд на Эрхе. Как-то странно было назвать это телом. Теперь старший посредник казался выше ростом и благороднее, величественнее, в нем ничего не осталось от немощи последних дней, да и ничего естественного, земного не осталось, и здесь ошибка, грубая, очевидная ошибка, что глава круга обладал этим телом. Странные мысли, будто Эрх владел телесностью как вещью.

Старших посредников и только их не придают земле, как остальных: простолюдинов, господ и королевскую кровь. Старший должен раствориться в природе как можно быстрее, это значило раствориться в Двуликом, стать его частью телесно, ну, а душа, видимо, сейчас предстает перед Двуликим. Тело и душа равнозначны. Душа без тела не существует, и Двуликий в своем мире дает душе новую плоть. Тело без души истлевает. Нет ничего несчастнее души, за которую не поручились. Если нет поручителя, она умирает – так приходит вторая смерть. Смерть окончательная и человек не сможет возродиться к новой жизни, ибо без посредничества Двуликий не дает нового тела.

– Эприн, – сказал брат по кругу, протянув медальон Эрха. – Его последняя воля.

У Эприна не возникло вопроса: почему я? Почему старший посредник именно его выбрал исполнителем? А если бы он задержался во вражеском лагере, забирая пленного крестьянина?

Тонкой струйкой затрепетала несмелая мысль: «Если Эрх передал выкуп за Барра мне и благословил, значит, только на меня полагался, значит, я сейчас должен следовать его воли». Мысль не стоило разъяснять, глупо разъяснять самому себе то, что и так очевидно. И Эприн, заглушая внутренний трепет, задержал дыхание. Священный трепет был неуместен, он казался ребячеством, казался противоестественным.

Аккуратно Эприн нацарапал на меди слово «поручаюсь» и свое имя, надел медальон на Эрха и закрыл холстиной лицо покойника. Один из братьев поджег хворост. Пламя заплясало у ног посредника. Эприн отступил от огня и произнес привычное напутствие одинаковое для всех уходящих из этого мира:

– Пусть тело твое исчезнет, растворившись в мире этом, но пусть душа твоя обретет новое тело и так до бесконечности, ибо таков путь каждого.

Пламя взметнулось ввысь, уже не видно лежащего тела, кажется, что это просто большой костер.

Эприном завладело оцепенение. Он смотрел на огненный пляс. Ему почудилось, что он лишился всех привычных ощущений. Душа, увлекаемая неясными ветрами потусторонних миров, стремилась прочь, улетела неведомо куда и вот разглядела сумрачный мир, окутанный утренним туманом. Туман был настолько густым, что очертания предметов в нем терялись. Туман имел серый оттенок, отчего казался порой дымом. Эприн желал удостовериться, что все случилось, как он хотел, а хотел он увидеть Эрха в мире Двуликого в новом теле. Старший посредник возрожден для новой жизни, однако Эприн не увидел его. Почему-то представился трон, сотканный из серой мглы, на троне восседал Двуликий, а вокруг него, словно свита застыли человеческие тени – высокие и худые. Эприн видел их раньше, точнее одну из них – ту, что напала на Барра.

Эприн очнулся. Костер продолжал гореть. Все шло своим чередом, лишь серые струящиеся тени, сотканные из дыма, тревожили ум.

Аркус прислонил ладони к шершавой поверхности печи и с наслаждение почувствовал, как тепло слегка покалывает кожу. Печь была жарко натоплена, но ее тепла едва хватало, чтобы обогреть большую аудиторию, где слушали лекции ученики.

Аркус вернулся к столу и продолжил:

– А теперь зададимся вопросом: что мы имеем в итоге? Мы имеем, казалось бы, совершенно неважный вопрос, на который отвечать значило бы тратить время. В конце концов, хочется сказать: господа, мы имеем дело с реальным миром. Вот он лежит перед нашими ногами, вот мы трогаем руками и способны менять его по мере отпущенных нам возможностей. А что же это за вопрос? А он сложный и несложный одновременно: пространство и время представляют собой… – Секундная пауза. – Что они представляют? Кто скажет? Смелее.

Тихий шепоток прекратился, и воцарилась неестественная тишина, настороженная тишина, которую боятся нарушить неверным словом. Боязнь ошибки, быть осмеянным, или просто всего лишь душевная лень, что мешает думать. Но из курса лекций каждый из них знал несложную формулу:

– Изменения в пространстве характеризуют время, так ведь, учитель Аркус?

– История это и есть изменения пространства со временем.

– Все верно, – одобрительно покачав головой, ответил преподаватель. – Это нехитрую формулу вы запомните до конца своей жизни, и будете применять ее всегда. Или не применять. Кому-то она и не понадобиться. Думаю, большинству. Но важно отметить иное: пространство и время понятия субъективные. Вы попросите привести пример, ибо каждый из вас отметит, что мы можем измерять расстояния и временные промежутки. У нас есть мера. Какая уж тут неопределенность и субъективность, если можно измерить? Расстояния измеряются, например, в шагах, а время в ударах сердца, в промежутках между восходами солнца. И так далее. Но все это относительно, то есть не абсолютно. Что шаг для человека – ничтожность, но для муравья? Если б насекомое обладало разумом человека, что оно рассказало бы нам? Человеческий шаг – внушительный отрезок пути – вот что сказал бы муравей. Все относительно того, кто делает измерения. Человеческая жизнь длинна? Да, она составляет несколько десятков лет, но что она с точки зрения многовекового дерева, которое растет в лесу? Жизнь человека мала, почти мгновение. Или, например, как могла бы воспринять бабочка продолжительность человеческой жизни? Для нее мы бессмертны, ну, почти бессмертны. С таких позиций и стоит, думаю, подходить к понятиям пространства и времени.