Эллиот Грей - Закат воскресным утром

– Это так противно, – сказала одна из них.

– Боже, ты только представь каково бедняжке, – ответила вторая. – Верно, она совсем убита таким гнусным предательством.

Я знала, что рано или поздно все эти злословия закончатся, но я больше не могла это выносить, поэтому я оставила театр, а после и вовсе покинула Страсбург.

– Дурочка, куда же ты, – говорила матушка, когда я собирала чемодан. – Пропадешь ведь… Ей Богу, пропадешь.

– Мама, прошу не нагнетайте, – сказала я. – Все будет хорошо. Я напишу, как только прибуду в Марсель.

Я устала жить в горьком одиночестве и ожидании… Я осознала всю реальность, когда перестала надеяться на весточку от Этьена. Когда я поняла, что он окончательно ушел из моей жизни, из моих мыслей, мое сердце перестало болеть.

Очень скоро по приезде в Марсель возникли новые знакомые – французы, англичане, австралийцы и даже американцы – я начала чувствовать неповторимое ощущение полета, когда очередной мужчина угощал меня выпивкой в душном и шумном холле отеля. Вечерние танцы, головокружительные прикосновения, легкий флирт – я будто ожила, распустилась, как ночная фиалка, тянущиеся к лунному свету.

Однажды один господин по имени Теодор, к слову он был похож на скалу, пригласил меня на танец. У него были сильные руки, пристальный, чуть хищный взгляд, и его крепкие пальцы сжимали мою талию, кружа меня в танго. И спустя пару пропущенных бокалов вина, неожиданно для меня, мы оказались в густом и темном саду отеля. Кругом благоухали магнолии, разнося по саду душистый аромат. И в этом чарующем месте, под лунным светом моя душа ослабла. Тогда я не поняла, то ли это вино впрыснуло в мою кровь токсичный и сладкий дурман, то ли музыка, что лилась из окон, так подействовали на меня.

– Так сразу, – сказала я. – Не нужно, пожалуйста, – шептала я, пока его губы вольно гуляли по моей шеи, а руки умело блуждали вдоль по ногам под платьем.

– Не нужно, – повторяла я, но запрокинула голову, отдаваясь горячим поцелуям, и тогда я окончательно потеряла себя.

Теодор был очень учтив. Мы гуляли по пляжу, по солнечным улицам города, а вскоре я и вовсе переехала на его виллу. Там, в белоснежных халатах, мы разгуливали по саду из кипарисов, а после, крутой тропинкой взбирались на гору, от куда среди зелени белел наш дом. Так мы жили два месяца, пока одно письмо не омрачило мой новый райский мир. Матушка заболела и очень сильно.

– Я еду с тобой, – твердо сказал Теодор. – Мой отпуск закончился, в Страсбурге меня ждут дела. Я буду с тобой рядом.

– Спасибо, Теодор, – плакала я.

Мы собрались как можно быстрее. В душе сидел черный дьявол, шептавший мне: «Поторопись, ты не успеешь». И эта черная сущность была права. Я опоздала. Как же я рыдала, как горевала. Мне хотелось утопиться в собственных слезах, захлебнуться соленой скорбью и не чувствовать более печали. Целый год я не давала Теодору прикоснуться к себе, но он был таким стойким, казалось бы, понимающим. Он навещал меня, выводил на улицу, и когда я упорно отказывалась, то сам начинал меня одевать, а в последний раз он и вовсе придумал весьма забавный повод.

– Ты только посмотри, какая красота, – сказал он, вертя в руках новую шляпку. – Ее срочно необходимо надеть и выгулять.

– Она и вправду милая.

– Для тебя, все самое лучшее, – он не отступал. Он был одним из тех, кто привык получать свое. И я знала, что ему нужно. Он был крепкий, с ним я могла чувствовать уверенность следующего дня, и спустя какое-то время я продала матушкину квартиру и переехала к нему. У него был сын, а точнее пасынок от его первой жены. Милый и добрый парень, с которым у меня сложились теплые отношения. А спустя еще время мы стояли у алтаря, в скромной церквушке, где клялись друг другу в любви и верности.

Ночь перед свиданием я вновь провел в бессоннице. Мне не спалось, и я лежал, не смыкая глаз, но стоило мне включить свет и взяться за книгу, глаза начинали слипаться, тогда, я выключал свет, откладывал книгу и вновь сон ускользал с моих век, и я не мог их сомкнуть. Так, в долгих муках, я переждал эту ночь и утром понедельника отправился в местный дорогой бутик. Там, милая работница подобрала мне несколько костюмов различного цвета и материала, но в итоге выбор пал на габардиновый серого оттенка.

– Вам определенно идет, мосье. Этот костюм висел здесь и ждал только вас, – сказала девушка, улыбаясь. Ох, уж эти работники магазинов, скажут тебе все что угодно, понежив твои уши и самооценку, лишь бы ты не ушел отсюда без покупки. Впрочем, я и сам, взглянув на себя в зеркало, понял, что мне к лицу эта серость.

Приближаясь к кассам, до моего чуткого слуха донесся звонкий женский голосок, который трудно было не узнать. И снова судьба свела нас, теперь здесь, в совсем неожиданном для меня месте.

– А, я говорю вам еще раз, что не буду это покупать! – кричала Нинель, махая руками перед кассиром, который был явно обескуражен таким поведением.

– Но, мадам, вы ведь испортили эти штаны, наш сотрудник все прекрасно видел, – весьма спокойно отвечал мужчина за кассой.

– Я их только взяла посмотреть, они были уже порваны!

Я, как человек-невидимка, почти неслышно подкрался и встал позади Нинель, почти что вплотную, еле дыша ей в спину, боясь что-либо произнести или еще куда страшнее дотронуться до ее прямых и грациозных изгибов спины.

– Давайте, я оплачу, – тихо произнес я.

Нинель резко и с неким негодованием обернулась, словно услышав раздражительный визг комара возле своего уха. И тут наши взгляды встретились. Эта секундная вспышка, это мгновение смены злости на удивление в ее глазах заставили меня улыбнуться.

– Привет, – чуть слышно сказал я.

– Не стоит, мосье, за меня оплачивать, – обратилась ко мне Нинель с твердой уверенностью, словно она меня видела впервые.

– Но я настаиваю, – проговорил я и повернулся к кассиру: – Пожалуйста, вот эти штаны и… – я невольно уронил свой взгляд на руки Нинель, в которых она держала еще одни штаны. – Я оплачу за милую даму и эту покупку, – я указал на смятые брюки, которые она держала с мертвой хваткой. – И будьте добры, еще этот костюм.

– Не нужно этого делать, – тихо сквозь зубы произнесла Нинель.

– Бросьте, – отмахнулся я рукой. – Ну же, кладите товар на прилавок.

Нинель, тяжело дыша, кинула штаны, которые приземлились на стойку перед самым лицом кассира. Ее злость в тот момент была сродни быку, а для полноты картины не хватало лишь пара из ее ноздрей. Но, Боже, как можно вообще сердиться на такую милую барышню, ведь даже когда она злилась на ее миниатюрном, искривленном от гнева лице, можно было непроизвольно разглядеть какие-то маленькие очаровательные особенности, к примеру, ее сморщенный высокий лоб или тонкие волнистые брови.