Андрей Титов - У-мир-рай

На самом интересном месте шум в прихожей: стуки, ворчание, прочие звуковые излишества. Голос невнятный, как будто кто-то дерьма наелся и говорит, отплёвываясь:

– Всё готовишь, мать; пару пирогов мне оставь.

– Хоть бы гостей постеснялся. Тут к сыну пришли, там у него в комнате сидят тоже, а ты опять…

– Мой дом, мной нажит, – глава семейства ввалился в кухню, куртка нараспашку. Сразу же осёк готовящееся возмущение хозяйки: – Не бухти, мать, я на секунду.

И в сторону Серёги:

– Ты что ль по Антохины-то глазоньки явился? С девкой нелады или так – лясы поточить?

– Уймись, ты! Сорок лет вот так с ним мучаюсь, – виновато пояснила мать.

– А что, уймись? Я у себя дома. Уймись?! – И опять к Серёге: – Я, может, с гостем дорогим выпить хочу. Ты к Антохе с подарком или как все, полтинником отделаешься?

– Сейчас нет, а, если надо, то потом, – промямлил Серёга.

– Вы не волнуйтесь, я сейчас его выпровожу, – хозяйка суетливо начала сбавлять газ в конфорке. Тройку пирогов в целлофан завернула и к мужу, направлять его к выходу. Именно что не толкать, а направлять, чтоб не оскорбительно было. Сцена, по-видимому, разыгрывалась не впервой, всё выходило споро и без особых криков. Только перед тем, как хлопнула дверь, из прихожей раздался крик напоминания:

– Ты, молодой, там подумай. Если захочешь Антоху по нормальному отблагодарить, то я всегда поллитре рад буду. Здесь во дворе сижу, у гаражей, – и с вызовом: – Приёму не мешаю!

Меж тем в комнатах зашумели, тоже дверью стукнули, от Антонина выходили. Мать в суете – пироги, муж, гости, – махнула рукой Серёге, чтоб шёл из кухни в большую комнату. Серёга пошёл. Пересёкся в проёме двери с женщиной, дочь у ней на руках: немаленькая, лет пять, больная, видимо. Глаза у женщины слезой застятся. Больше понять времени нет, мать Антонина берёт за плечо Серёгу и бережно направляет:

– В большую комнату, – говорит вкрадчиво. – Антон сам выйти не может: слепой, да и с ногами, тоже после аварии… Вы проходите, проходите…

Как-то всё по-бытовому, нелепо, впопыхах. Все мистические предощущения куда-то канули. Первое, что заметил в комнате: носки на батарее сушатся. Потом хозяин: толстый, в дурацкой турецкой тюбетейке, цветастой хламиде, очки маленькие, как у кота Базилио. Обывательское представление: именно так и должна выглядеть загадочная личность. Дежавю. И уже готовность к потоку мистической ереси вызрела. Но вдруг слепой направил на него небольшое зеркальце. Секундная пауза:

– Журналист, – голос ровный, тяжкий, безликий.

– Да, – от растерянности выдохнул Серёга.

– На работу к десяти, с работы в десять. С кем общаешься, тех ненавидишь. И вокруг все творят, и никто в творимое не верит, – голос, каким пустота должна оглашать свои приговоры смертным.

Серёга уже привык к уловкам разномастных провидцев, привык к полувопросительным интонациям в их речи: «Позвоночник не беспокоит?». Того и ждут, чтоб кивнул. Здесь ни намёка на вопрос – безучастная констатация истин. И никакой заинтересованности или заискивания. Какая заинтересованность может быть у пустоты? Слепой дохнул на зеркальце, протёр его и продолжил:

– Есть у вас там баба одна, молчит всё время. Она правильно чувствует.

Тут же Инна Леонидовна представилась, как рот у неё приоткрыт в недосказанной фразе. Наваждение какое-то. Смахнуть надо. Серёга на опережение решил сработать, сразу открыть все карты.

– Теперь я уверен, что вы прямо для нашей программы созданы. Вы должны в ней участвовать. Вы должны помочь людям. Вы, знаете, какой отклик…

– Не мельтеши. Стой. Не мешай видеть.

Пауза, ничем, кроме пустоты, не наполненная.

Антонин откладывает зеркальце. Отирает пот со лба. Только сейчас Серёга заметил, насколько слепой пропотел. Слипшиеся волосы из-под тюбетейки выбились. Провидец запрокинул голову. Руки на коленях. И голосом, уже не загробным, обычным, тем, что, видимо, до аварии у него был:

– Не могу на программу. Плохо кончится.

В Серёге профессиональный азарт взыграл: переломлю, не переломлю. Затарахтел словесной картечью:

– Поймите, во-первых, вас больше будут знать, значит, вы большему количеству людей помочь сможете. Во-вторых, если вы своим даром можете предотвратить…

– Пред-от-врат-ить, – слепой катал слоги на языке, как будто ощущая их смысл наново. – Есть Промысел Божий, есть воля людская. И золотое сечение, что делит Промысел и волю. Пред-от-врат-ить. Я многое пытался предотвратить, и было хуже. Потому что воля слепа. Вы телом жизнь чувствуете: вам прикоснуться надо, чтоб понять. Наощупь идут люди, и вместо трости своими желаниями путь впереди простукивают, а когда спотыкаются, на судьбу жалуются.

– Но вы ведь можете быть этой тростью, – Серёге непредвиденно захотелось быть искренним и переспорить слепого не для себя, не для выгод телеканала, а для чего-то большего, непонятно большего.

– Будет из сотни путей один гибельный, его-то человек и выберет. Туда чувства ведут, а мы привыкли своим чувствам верить. Да и кому интересна грядущая бездна, это не цена на нефть, не болезнь предстательной, не то, что беспокоит нынче. Людей интересует завтра, а не вечность.

– Меня интересует…

– Врёшь. Ну, скажу я тебе, допустим, рукотворная катастрофа уже затеялась, и все каналы, и все соцсети её словом и видео обласкивать будут, ты что, после этого бросишь работу, начнёшь переосмыслять жизнь и себя в этой жизни? Не, возьмёшь водки, пойдёшь к друзьям, расскажешь им про придурковатого слепого. Друзья посмеются, ты вместе с ними. Наутро голова будет болеть. Надо за пивом бежать. Какая тут вечность, когда на пиво денег не хватает.

Серёгу начинало раздражать упорство Антонина. Раздражало ещё и то, что слепой был прав. Не раз бывало, что вся провидческая ахинея, озвученная на программе, становилась не более чем удачным поводом для застольной беседы.

– То есть, по-вашему, легче и не доказывать? И не пробовать даже? И вам так будет спокойней, что ли? Вы хотя бы мне докажите свою правду, свой взгляд на будущее, и это будет уже много. А программу, знаете, сколько таких, как я, смотрят? Знаете, какой у неё рейтинг? И если захотите, если постараетесь, если за вашими словами что-то есть, вы многим из них сможете доказать…

– А ты попробуй, докажи мне, что у тебя глаза карие. Ведь я слепой, и не вижу этого…

У Серёги и в правду были карие глаза. Это слегка обескуражило; не настолько, правда, чтоб взять и сдаться.

– Да и доказано всё уже, – голос провидца был тих и устал. – и Бог есть, и дьявол есть, и добрых Бог милует, а злых да неверных наказует. Коли своеволием глаза не затуманены, видно всё.

– А вы все равно будете у нас на программе. Я так хочу и я так сделаю. – Раздражение как кипящий суп в кастрюле, вот-вот выплеснется.