Андрей Титов - У-мир-рай

– Слышь, что там напротив случилось, визги какие-то? – спросил один из куривших.

– Сигареты не найдётся? – Серёга спросил механически, не думая; вообще-то он почти не курил, разве что после выволочек шефа, бывало.

– Да на, – протянули ему пачку и зажигалку, – ты, кажется, из этой экстрасенсорной программы?

Зажигалка не срабатывала, огонь не высекался.

– Подожди, я сейчас сам тебе прикурю, – решил услужить собеседник, – я что про программу-то вспомнил. Вы там из нашей «Хаты с краю» себе Мчечислава на эфир зазываете, ему вопросы лучше заранее написать, он тупой. Ещё лучше и ответы согласовать.

Серёга кивал. Не слушал, но кивал. В голове прокручивалось: вопли, перекрестившаяся газетой старушка, девчонка дёргает лежащего за рукав, двое стаскивают с него железный остов, и лицо женщины, что по ошибке его окликнула. «Обернись, когда надо обернуться. Когда окрикнут. Окрикнут, чтоб жил ещё». Внезапно за плечо взяли. Вздрогнул. Тех двух из «Хаты с краю» уже не было. Ушли, а он всё ещё им в ответ кивает. Инна Леонидовна рядом: в шубке, с пакетом, собралась куда-то, по пути его встретила:

– Ты же не куришь… – и осеклась, и рассматривать стала. – На тебе лица нет. Что-то случилось?

– Инна Леонидовна, – Серёга смял и бросил сигарету, – вы скажите шефу, что меня сегодня не будет. Я к своему слепому пошёл. Только постарайтесь всё это сказать до того, как вас оборвут. Объясните, что мне с Антонином ещё раз договориться нужно. Или не договориться. А в магазин не ходите, там… Ну, не ходите, в общем… Вы знаете, слепой и о вас вспоминал. Вы не зажимайтесь и не бойтесь, когда говорить начинаете. Всё правильно. Всё правильно и всё очень страшно. Один из тысячи прав. Какая глупость!

Говорил сумбурно, мысли пихались, дроблёная фраза шла градом. Инна Леонидовна выглядела совсем огорошенной. Хотела, что-то уточнить у Серёги, но даже и слова нужного выродить не смогла, просто рот открыла. Серёга кивнул ей, потряс за плечи, развернулся и скорым шагом пошёл к трассе, тормозить тачку.

Пока ехал, в голове прокручивал варианты разговора, целые диалоги выстраивал: что если слепой так скажет, что если промолчит. Всё сводилось к тому, что надо придумать какую-то убедительную версию, почему Антонин не может прийти на эфир; не надо ему приходить. И как-то складно всё получалось, пока ехал. А как вышел из машины, как с шофёром расплатился, сразу окрик из-за спины. Блин, опять окрик:

– О! Четвёртой власти великое здрасьте! Не боись, пресса, всё пучком будет. Уломал я Антоху, всё как есть вам расскажет, только записывай.

Отец провидца в подпитом радушии уже и руки распахнул для объятий, Серёга увернулся. В обиде пьянчужка развёл руки ещё шире:

– Что ты как не спонсор-то? Говорили мне, что телевидению верить нельзя. Балаболы одни.

– После, после, после, – на ходу отмахивался Серёга, – с Антонином переговорю, тогда…

– Ну, как знаешь, я его, как уговорил, так и отговорить могу, – бурчание вослед.

Бег с препятствиями, продолжение: в дверях встретила мать слепого, сухонькая, строгая, наступательная. С порога:

– Кто тебе велел этому алкашу коньяка покупать? Хочешь расплатиться с Антоном, мне денег дай. Взяли повадку бухлом откупаться. Я пущать к сыну не буду, если так.

– У Антонина приёма нет?

Вместо ответа мать ворчливо:

– Ты слово дай, что муженька моего ненаглядного спаивать не будешь?

– Не буду, не буду, не буду, – слова как отмашка, быстрей бы к слепому проникнуть.

– Нет у него никого, проходи. Только потом уж уговор соблюди. А то мне нынче муж и трезвый не особо нужен, а пьяный и подавно. Не подведи, говорю.

Кивки вместо ответа, и рысью в комнату провидца. Не вошёл – ворвался. Слепой аж в креслах дёрнулся.

– Что вы там говорили, почему вам на эфир не хочется? – Серёга выпалил заготовленную фразу, но не так, как хотел, чересчур заполошно, срывающимся голосом.

Антонин, не спеша, взял газету со стоящего рядом столика и перекрестился с газетой в руках:

– Свят, свят, свят… Напугал, оглашенный.

– Не юродствуйте, вы всё знали: и про упавшую вывеску, и про погибшего Сергея. И про будущий эфир что-то знаете. Вы можете не ходить, если не хотите, поверьте, я что-нибудь скажу, как-нибудь выкручусь.

– Вечно у вас что-нибудь, как-нибудь да кое-где, счастливые люди, – Антонин положил газету обратно на стол и говорить начал с серьёзной усталостью в голосе. – На эфир я пойду. Теперь уж не миновать. Как ты там говорил: «докажите свою правду хотя бы мне, и это уже будет много». Красиво глаголешь. Убедительно. Трудно не согласиться. Надо идти.

– Да бросьте вы! Всё же знаете, всё вам понятно и никто вас принудить не может. Давайте лучше сообразим отмаз вместе, почему вы в этот раз прийти не сможете, – тут Серёгу спасительным компромиссом в голову шибануло, – или так, почему перенести запись надо. Может в следующий раз, через какое-то время и ничего страшного, если вы в программе сняться согласитесь?

– Всё бы вам перед вечностью отмазки придумывать, «следующими разами» душу тешить. Сказано, пойду. И придумывать тут нечего, всё уже за нас придумано. Номер телефона – спасибо, что оставил. Надо будет с администратором насчёт машины договориться. Я, видишь, на всякой-то не уеду – инвалид.

– Давайте, тогда так. А что будет-то? Из-за чего идти не хотели? Что там плохого увиделось? – Серёга разговор припоминал смутно, во время прошлого визита он больше старался переубеждать, а не запоминать.

– Да, мелочи все наши сегодняшние «плохо»; блохи настоящего. Блошкой больше, блошкой меньше – суета… У вас на работе, наверное, это бы назвали ненужным информационным поводом. К чему, чтоб коллеги вам косточки перемывали, да прокуратура на канал ходила?

– Так что всё-таки будет?

– А что будет? Неминуемое будет, неизбежное пройдёт…

– Да, какое неизбежное, если вы можете и не прийти? – Серёга вновь начинал кипятиться. – Всё в вашей воле. Просто, взять и не прийти, а я объясню, что-нибудь.

– Вся воля израсходована, Промысел остался. – Слепой опять начал говорить голосом из космической могилы. – Всякий шаг необратим, и малый тоже. Ты свой шаг сделал, коньяк купил. Пустяк, казалось бы. А вся жизнь из необратимых пустяков слеплена. Вот тогда отпущенную свыше волю ты и израсходовал, золотое сечение перешёл. Было место для твоего решения, и нет места для твоего решения. Теперь только Промысел ведёт.

– Да что за золотое сечение? Вы проще сказать не можете?

– Да, и в институте невесть чему учился. Золотое сечение – один плюс корень из пяти делённое на два. Будет время, посчитаешь, будет время, и поймёшь. Бездомный ты, Ваня, Бездомный.

– Да что вы то Семёном, то Ваней меня пугаете. Напрямую сказать трудно, что ли?