Александр Митрохин - Тоскливое очарование вещей

– Мама, ты такая же! Мы похожи! Наши линии словно одна из другой вытекают. Не удивительно, что я твой сын. Аполлон продолжение Латоны. Все твое – это продолжение меня. Но все равно ничего моего не идет в сравнении с твоим.

– О, ты преувеличиваешь. Но я, пожалуй, и вправду хороша! – с улыбкой, переходящий в легкий смех, говорила Елена.

– Ты единственная моя женщина! – с восторгом заключил Олег.

Так, за этими диалогами, минуты растягивались в часы, дни в недели, пока гармонию очередности не нарушила обреченность исхода лет. Внезапная остановка сердца матери отняла и сожгла, казалось, вечную картину вдохновения. Совсем как бесцеремонный вор в ничего непонимающей толпе, легко снявший драгоценное полотно Куинджи со стены Третьяковки, время вихрем унесло любовь Елены. Вихрь все кружил и кружил, появившись на старте жизни Олега, и даже не думал останавливаться, забирая все самое дорогое.

После потери Олег замолчал. Потом внутри стал скулить, как оставленная в квартире декоративная собачка. Скулил и долго выл, метавшись от стены к стене. После возникали непродолжительные вспышки теплоты к девушкам, скрещенные с вежливостью и обаянием: их у него не отнять. Встречи со спутницами проходили, как идеально отрепетированный сценарий, по которому на авансцене роль «Очередной» играла статистка, а на арьере стояла невидимая Олегу и публике мать. Сын всегда знал об этом ее всенощном присутствии. Желая снова ее увидеть, ощутить кожей ее дыхание, лица женщин, похожих на нее ушами, изгибом слабо заметных морщинок, родинкой на внешней стороне бедра, мелькали перед Олегом с удвоенной частотой. Секс с ними завершался оргазмом, но не приносил покоя по окончанию.

– лена, ты поедешь со мной? – спросил он у девушки, якобы для которой заказал Cheval blanc.

Приехав к нему, он вновь надел папскую тиару, пытаясь теплотой гренаша убить холод внутри себя, и попросил лену раздеться. Поддавшись просьбе, она сняла одежду, взяла бокал папского вина и, сев в кресло, раздвинула ноги, думая этим его больше завести.

– Пожалуйста, не сиди так! Ты похожа на картину Шиле. Только та стоит тысячи евро, а ты не думаю, – конец фразы он почти прошептал, чтобы не обидеть ее.

– Что? – оскорбилась лена.

– Да, да, прости. Ты лена, почти Елена. Ты так красива! Потанцуй лучше.

– Я тебе не стриптизерша какая-нибудь, чтобы танцевать тут перед тобой!

– Я и не говорю, что это так. Если хочешь, ты можешь одеться и просто пройтись по квартире, а я посмотрю на тебя, – предложил он.

– Мы трахаться будем или как?

Он не курил, но в тот момент в его сознании сигарета показалась настолько романтизированной, что он захотел пропитаться никотином насквозь. Разница между словами лены о совокуплении и фразами Олега об озере Комо, ее представлением о женской привлекательности и всем совершенством красоты его мира таким взрывом раздалась в бирюзовой бездне его глаз, что он закрыл лицо руками. Из-за случившегося резонанса он хотел, чтобы она ушла. Никакого диалога, в особенности телесного, ему не хотелось. Казалось, что что-то непонятно-чужеродное, воплощенное в женском теле, словно зверь из фантастических книг, ходит в его доме.

– Уйди! – крикнул Олег.

– Что? Ты плачешь? – залилась ржанием девушка.

– Нет. Этого никогда не бывает, – все еще закрывая ладонями лицо, он продолжал сидеть.

– Тогда что?

– Я просто никогда не любил. От этого грустно стало. Ты можешь это представить? – сказал Олег, опустив свое признание у гроба матери.

– И я тоже. Ни телесно, никак по-другому.

– Как это? – выпрямившись, он удивился.

– Я девственница.

– И ты так свободно раздвинула ноги?

– Ну, да. Я молода и красива. Сегодня «кислота» только создает видимость раскрепощенности и опыта, оставаясь при этом девственниками.

Тут он ощутил желание. Он взял ее губы в свои, взял всю в себя. Мягко провел пальцами по волосам, дал ее телу почувствовать мужское начало. Проявляя нежность, Олег бередил в своей памяти образ матери, когда каждый раз открывал новые двери в собеседнице очередной ночи. В этот раз девушка была неопытна, невинна в своей морально-телесной незрелости. Она словно невинная Афродита с белокурыми волосами, но без внутренне мерцающей чистоты создавшего ее моря, робкая гладь которого, схватившаяся пленкой утреннего морозца, скрывающая основы внутреннего естества, до которого пытается дотянуться рука рыболова, была разбита, обнажив при этом темные воды.

Кровь пролилась на белоснежные простыни, дыхание лены участилось. Низ живота Олега так плотно соприкоснулся с ее началом, что она истошно вскрикнула. Сильным толчком он пытался ей донести частицу себя, и в этот момент его дыхание перехватило. Долго длившееся жизненно инертное сокращение его легких остановилось. Он подумал, что спазм, пришедший в эту минуту, всего лишь очередная реакция мышц на скорость движения его тела. Он продолжал думать с полуминуты, что вот-вот должно отпустить, при этом не прекращал двигать бедрами. Его грудная клетка замерла, но низ живота по-прежнему инерцией маятника продолжал движение. Ему казалось, сильнее, глубже, и вот оно должно разрешиться логичным завершением. Еще секунда, спазм пройдет, и он будет готов пролиться новой жизнью в порочные воды «кислотного» озера. Спустя еще полминуты Олег почувствовал фрустрацию, через десять секунд, она дошла до исступления. Каждый капилляр выпадающих глазных яблок, каждый нерв стали просить остановить эту скачку, где ведущей кобылой в упряжке чувств было желание. Наконец инстинкт жизни в жокее возобладал и приказал вернуться с ипподрома к реальности, остаться в этом мире, не переступив финишной черты.

Словно проснувшись от порочных телесных изнеможений, он краем глаза увидел хвост уже знакомого вихря, прощавшегося в темнеющем окне и укравшего, по всей видимости, кислород во время секса у инфернокудрого Аполлона. В абсолютном непонимании, вернув глаза к лене, он испугался, увидев кровь, которая для него была грязной секрецией, к тому же напоминала о смерти. Когда его мать умерла и он стоял у гроба, его вольное воображение рисовало анатомический эскиз ее тела с циркулирующими потоками густой жидкости, постепенно замирающей, вслед за остановившимся сердцем. Смотря на свою мертвую мать, он проклинал человеческую несовершенность и обязательство перед жизнью поддерживать человеческую природу, не способную получить автономию от времени. Люди монтируют себе кости, вскрывают тела и пришивают искусственно выращенные органы взамен устаревших моделей, обновляют кровь, разрезают глаза, меняя в них объектив главной камеры, надевают высокотехнологичные ноги вместо потерянных в катастрофе, но все равно проклинают невозможность бесконечности. С такими мыслями Олег часто ходил на аудиенцию с Богом и каждый раз просил за свою мать, называя ее Великой, протягивая этим титулом нить от ее красоты к красоте Елены Троянской.