Михаил Дорошенко - Жемчужина во лбу

По ступенькам мраморной лестницы поднимается Гармония в пышном подвенечном платье, которое она, не надевая, прижимает к себе. На верхней площадке лестницы восседает на диване Патриция с маской Кощея в руке.

– Приближайся, – раздается голос режиссера, – роняй свое платье…

Гармония швыряет платье на пол.

– Но этого не было в сценарии!

– Это повод лишний раз показать тебя в нижнем белье на экране.

– Неужели цель всех здесь присутствующих затащить меня в постель Патриции?

– Не затащить, а довести до рискованной близости. Вечное приближение, можно сказать, и ничего более. Переступай через платье, поднимайся по лестнице. Кстати, тебя зовут Анна. А ты, – обращается он к Патриции, – говори: «Ты – облако, Анна, в чулках. Белое пухлое облако… Всякий, кто входит в тебя, теряется, словно в тумане». Приближайся к ней, протягивай руку, – раздается голос Кирсанова, – а ты отступай до стены…

– Скажи, Аламед, – спрашивает Гармония, – зачем ты постоянно принуждаешь меня играть лесбиянок? Я играю, потому что актриса, но в жизни живу – не играю!

– Скажи-ка, дорогая, ведь недаром Москва, захваченная большевиками, на разграбленье отдана?

– То Бог, а то твои прихоти!

– Не кажется ли тебе, что все происходящее вокруг не жизнь, а репетиция того, что предстоит еще снять.

– Зачем ты отдал меня геоманту?

– Ты же влюбилась в него!

– Он влюбил меня в него посредством гипноза, но я испытываю чувства к нем только тогда, когда он находится рядом. Я здесь прочла книги ваших ортодоксальных святых, и все они в один голос называют все это, – делает она полукруг рукой, – прелесть. Ложь – то есть!

– Правильно – прелесть.

– Еще сказано: отдай Богу богово, а кесарю – кесарево.

– Если отдать Богу богово, то на земле ничего не останется, самой земли не останется. Что останется кесарю? А человек сам себе кесарь и бог. Зачем, спрашивается, Богу создавать женщину столь привлекательной, что ею прельщаются даже ангелы, не говоря уже о самих женщинах?

– Любовь возвышает, а порок убивает.

– От перемены пола партнера ничего не меняется.

– Нельзя сводить возвышенное к низменному.

– Что есть возвышенное? Мысль уходит вверх, но никогда не может достичь конца бесконечности. Не лучше ли облагородить…

– Порок?

– Соединив его с добродетелью.

– Несоединимые явления!

– Все соединимо, – говорит Кирсанов, – все! Особенно в кино. Он разворачивает ее к зеркалу и, стоя за ее спиной, начинает расстегивать пуговки у нее на груди.

– Это еще для чего? – делая удивленное лицо, спрашивает она и поднимает руки как бы для защиты, но не препятствует, ожидая ответа.

– Для иллюстрации тезиса, дорогая Гармони о соединении моего порока с твоей добродетелью.

– Нет… нет… о, нет! – разворачивается она к нему лицом и делает движение рукой, как отталкивая нечто исходящее от него. Он целует ее в ладонь и вновь разворачивает к зеркалу.

– И не закрывай глаза, я хочу видеть отраженье моего порока на твоем лице, преисполненном добродетели во гневе…

Гармония сбегает по лестнице в слезах.

– Сцена возмущения! – объявляет Кирсанов с верхней площадки лестницы, обращаясь к игрушечному клоуну в рост человека. Он снимает голову клоуна и сталкивает ее вниз по лестнице вслед за убегающей Гармонией.

– Бедный Йорик, – поднимает эмир голову с пола, вкладывает в рот перстень с камнем, роняет ее и уходит, слегка похлопывая в ладони.

Навстречу ему ползет по ковру черепаха, разукрашенная драгоценными камнями, пылающими в луче солнечного света из окна.

– Браво, браво! – аплодирует эмир. – Прекрасная выдумка!

– Цитата из Гюисманса, ваше величество.

– А, «Наоборот», припоминаю.

– Трудно удивить человека, который бывал в Париже.

– Его величество, – берет за рукав Кирсанова один из придворных, – не человек! Он посланец Аллаха на земле!

– И.о. пророка, – иронизирует эмир. – А это еще что такое? – останавливается он перед красным ромбом – неожиданную вставку в черно-желтом орнаменте изразцового пола.

– Для диссонанса! – говорит геамант.

– Я-то подумал, что это намек на вторжение красных.

– Убрать! – говорит один придворный другому.

– Нет, – останавливает его эмир. – Оставить! Для… диссонанса

В одном из флигелей дворцового комплекса находится оранжерея, в которой по вечерам собираются представители полутора десятка посольств.

– Вы помните меня, господин комиссар? – спрашивает один из гостей.

– То-ва-рищ, нужно обращаться ко мне!

– Гусь, положим, свинье не товарищ, хотя мы состояли в одной с вами ложе, о чем теперь сожалею.

– Я помню великого князя, но после его расстрела, всякий, кто выступает от его имени, – самозванец.

– Как видите, я выжил.

– Вы для себя только выжили, а для истории – нет. Я, кстати, подписывал приговор. К сожалению, не исполнял: сейчас бы вы передо мной не стояли. Хотите вызвать меня на дуэль?

– С плебеями не стреляюсь.

– Ненавижу! – со злобой, выпучив глаза, говорит Шестиглазов в своем кабинете. – Всех ненавижу! Специальное упражнения, – поясняет он, заметив удивленное лицо адъютанта в зеркале, – для поддержания классовой ненависти в необходимой кондиции. Весьма полезное упражнение, особенно перед посещением двора эмира. Когда-нибудь такое упражнение назовут психотренингом. Э-мирр… мо-нар-р-рхия… феодалы… князья! Особливо – великие! Не-на-вижу! Больше всего ненавижу! – Входя в раж, он начинает разбивать вазы тростью. – Тело ко мне!

– Не понял: вам – труп? И кого?

– Я сказал, тело! Обычное женское, теплое тело – жи-во-е! Для удовлетворенья инстинкта.

– Где же я на ночь глядя…

– Вот именно – на ночь! У нас есть машинистка?

– Да, есть, но она замужем за нашим сотрудником…

– Приведите!

Адъютант вталкивает в кабинет женщину в нижней рубашке.

– Вы знаете, что ваш муж шпион? – спрашивает Шестиглазов.

– Уверяю вас, он не шпион!

– Может быть, вы вместе шпионите? Раздевайся! – тычет ей в спину пистолетом адъютант.

– Я сделаю все, что вы скажете, – говорит она, стаскивая рубашку.

– О чем это вы? – с возмущением спрашивает Шестиглазов. – Что вы себе вообразили? Я буду пытать вас.

– Не надо пытать, я скажу все, что вы посчитаете нужным. Вы считаете мужа шпионом, я не догадывалась, но сейчас все поняла.

– Этого недостаточно. Говори, говори…

«Борьба за влияние на эмира приобретает форму всеобщего увлечения Гармонией. Она становится поводом к соперничеству английского посла лорда Марлоу, Патриции Шарм, эмира и офицеров белогвардейского корпуса. Шестиглазов также вступает в борьбу за обладание Гармонией, что выражается в простом шлепанье по заду. „По привычке, – заявляет Шестиглазов в клубе. – Ничего не могу пропустить, не залапав“. В своей революционной деятельности комиссару приходится прибегать к посредникам. Итальянский посол Гвидо Венециано обещает ему содействие в его „освободительной миссии“, если тот поможет ему раздобыть драгоценную вазу, и он тайно проводит комиссара во дворец. Шестиглазов появляется в спальне Гармонии из потайного люка в полу, как злой дух, он срывает с нее одеяло и видит свою искаженную физиономию в зеркале, заранее подложенное ясновидцем».