Александр Гельманов - Древо прошлой жизни. Том II. Часть 2. Призрак легенды

Проснулся я от птичьего гомона, сразу же высунул заспанную голову наружу и увидел дивный оживший лес под первыми лучами солнца. Я прислушался. Где-то рядом тихонько журчала вода. В нескольких метрах действительно обнаружился родник, который вчера мной не был замечен. Вода текла со склона вниз и падала на камешки небольшим ручейком, заполняя выемку в твёрдой породе. Её было достаточно, чтобы не только наполнить фляжку, но и помыться. Я наклонился к водной поверхности и обмакнул лицо, а затем разделся догола и вымылся холодной водой с головы до ног. «Ух, и здорово!» – крикнул я самому себе и вспомнил поговорку: такое больше никогда не повторится, но то, что увидел, останется навсегда твоим. Теперь можно позавтракать, выпить обжигающего кофе и собраться. Глядя на разложенную карту, я вычислил дальнейший путь и взял азимут. Идти оставалось километров тридцать, и я знал, что сегодня обязательно пройду их. Наступившее утро вселило в меня бодрость, энтузиазм и веру в это.

После остановки у Мирабо местность изменилась. Впереди показались очертания невысоких пологих горных хребтов, поросших зеленью, между которыми проступала красноватая порода. Вероятно, они являлись началом массива «Montagnes du Liberon», имевшим наивысшую точку в 1125 метров над уровнем моря. Ориентируясь по солнцу, с помощью компаса и карты, я решил идти на северо-запад, избегая, чтобы не терять время, населённых пунктов, которых, впрочем, здесь было мало. Правда, на склонах кое-где прятались в деревьях отдельные селения или виллы, но мне вряд ли понадобится заходить в них и общаться с людьми. Пока же я шёл по усыпанной щебнем дороге, справа от которой простирались виноградники, а слева раскинулась долина, на которой аккуратными рядами стояли фруктовые деревья с развесистой приземистой кроной.

Через несколько километров я добрался до холмистой местности и начал карабкаться на первый перевал по каменистой тропинке. Достигнув манящей снизу красотой горной вершины, укутанной зеленью, я разглядел вблизи жёсткую сочную листву кустарников, растущих на голых камнях и покрывавших почти всё вокруг. Поверхность из осыпающихся камней была столь неровной, что я то и дело запинался и терял равновесие, опираясь на импровизированный альпеншток. Я присел на отполированный ветром красно-розовый камень и осмотрелся вокруг. На обрывистом краю горы росли причудливые и пышные сосны, с другой стороны имелся спуск по крутой и жёсткой как наждак тропе. Внизу, там, где она кончалась, можно было пробраться между склонами ближайших гор по каменистой дороге, видимой за деревьями. После этого мне предстояло снова вскарабкаться на очередную вершину, немного передохнуть и опять спуститься вниз. На горизонте высились одни лишь гряды хребтов разной высоты, и иного пути теперь у меня не было. Каждый миллиметр карты означал восемьсот метров по земле вверх или вниз, и большая часть трудного участка ещё была впереди. Правильно сказала Марина, что главное не растеряться, не плюнуть на всё. Надо быть самодостаточным и целеустремлённым, и чтобы подбодрить себя, я включил плеер с самой знаменитой песней Эдит Пиаф «Браво, милорд», знакомой нам по эпизоду фильма, в котором Штирлиц вёз пастора Шлага к швейцарской границе.

Я давно заметил, что дома во Франции обычно окрашены в светлые тона, соответствующие оттенкам местной горной породы. На Лазурном берегу встречаются горы и разломы почвы красноватого цвета, а в окрестностях Марселя, как я видел в кино, – беловато-серого. Есть и желтоватые горы. В обрамлении южных ярко-зелёных деревьев с красивыми листочками и длинноигольчатых средиземноморских сосен они выглядят изумительно. Архитектура домов, усадеб и вилл здесь различна, но в ней имеется нечто сходное, французское. Возможно, это характерные ставни, расположение необычных окон или форма красных черепичных крыш. Однако все дома выкрашивались преимущественно в абрикосовый, лимонный и светло-серый цвета, что на фоне постоянно голубого неба под яркими солнечными лучами выглядело сказочно. А красота сельских пейзажей, изображённых на средневековых полотнах художников эпохи Возрождения? Не зря же бытует известное всем выражение «прекрасная Франция». Может быть, оно и возникло, потому что национальная идея тоже была сформулирована давно и коротко: «Величие Франции». Тогда какая национальная идея у нас в стране, где ежедневно говорят о «Великой России», и в чём же эта разница? В том, что воровство простирается до того, что даже цепи памятника национальному поэту на Тверской стащили вместе со станками заводов на металлолом, а вывоз денег за рубеж достиг того, что десятки миллионов соотечественников, отдавших здоровье за державу, ложатся спать голодными? Как говорилось в школьные годы, «у лукоморья дуб спилили, кота на мясо изрубили, русалку в море утопили, златую цепь в утиль снесли». Или эта идея заключается в национальных проектах окончательно сделать платными образование, медицину и коммунальные услуги, на что побоялся решиться даже Борис Ельцин?

Я поднялся и начал спускаться с горы, захватив на память обломок красноватого камня.

Нашу национальную идею формулирует глянцевая гламурная нечисть, мастурбирующая с телеэкрана на всё, что в стране ещё живёт и дышит. Это она культивирует ген жадности, сеет агрессивность и зависть вместе с правящей элитой, в очередной раз предавшей свой народ. И это она придумала цинично-тупую фразу – дремучий афоризм насаждаемой тусовочно-клубной культурой: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный»? Потому что для личного обогащения, бесконечного приобретения благ, проведения времени в дорогих ресторанах, ночных клубах и казино требуются лишь хитрость, бесчестие и наглость. Именно они, эти люди придумали и всячески – через рекламу и СМИ, внедрили в нашу жизнь и наше сознание этот афоризм. И поэтому теперь у нас на слуху везде только одно слово «деньги». «Нельзя высказываться так категорично. Среди них тоже немало трезвомыслящих и вполне вменяемых людей», – возразил однажды мой коллега, побывав на моей открытой лекции. Ну что тут скажешь? «Маньяков перед расстрелом психиатры в обязательном порядке признавали вменяемыми», – отрезал я. Там и сям только и слышишь оптимистичные заверения, что среди представителей олигархов, депутатов, чиновников и культуры есть «немало» вменяемых трезвенников. Взгляните на улыбку с обложки любого глянцевого журнала, – отражается в ней всеобщее народное благоденствие или сытая удовлетворённость одних и тех же «телезвёздных» лиц? Зачем их назойливо представлять нам как «лучшую часть» народа «великой» страны, по-прежнему живущего своей и абсолютно «неглянцевой» жизнью? Это что, «цвет, гордость и достояние нации» только потому, что в отличие от большинства «успешны» и могут позволить себе Канары на уикенд? Нет, это всего лишь шоумены от разных сфер новой жизни, которой вымирающее поколение стариков, а вместе с ним его опыт и память совести уже не нужны. Глядя на нас с экрана или обложки, они всей блестящей мишурой своего облика подразумевают под нами завистливых неудачников, не научившихся торговать даже тряпками и пивом. Те, кто купается в гламуре, словно в ванне шампанского как на фотографии из одного модного журнала или только примеряются в неё залезть, никогда этого не поймут. Впрочем, «богатые тоже плачут», хотя суть проблемы это, конечно, не меняет.