Александр Гельманов - Древо прошлой жизни. Том I. Часть 1. Потомок Духа

– Таких людей я не встречал. Скажи, как ты думаешь, она была счастлива?

– Думаю, да. Но и горя хватало. Хотя она довольствоваться тем, что у неё есть, могла, – тётя вздохнула в трубку.

– А почему мне никто не говорил, что мои предки воевали на Шипке, это правда?

– Это правда. Ещё такие сигареты были – «Шипка», – с памятником. Я думала, ты знаешь.

– Я был в Болгарии и на Шипке. Теперь эти сигареты в пачках синего цвета. И я ничего не знал. Совсем. Слушай, а как мои предки, промышленники и купцы могли обходиться без рекламы и модифицированных продуктов? – съязвил я.

– Ну, Сашка, и язва же ты сибирская. В цивилизованной стране не доводят всё до абсурда. А насчёт продуктов… Царь не ставил цели травить своих подданных. И на всё вредное раньше клеился очень заметный ярлычок с черепом и костями. Ты ведь это хотел от меня услышать? Помнится, ты сам рассказывал, что в Средние века отравление ядами указывало на моральное разложение общества… Ты бы лучше не тратил деньги на телефонный разговор, а приехал как-нибудь. Я многое могла бы тебе рассказать.

– Я обязательно приеду. Спасибо тебе…

Но телефонная линия неожиданно разъединилась, и в ухо забили неприятные резкие гудки. «Ладно, потом перезвоню, я пока узнал всё, что мог», – подумалось мне.

Итак, я выбрал три стихотворения из тетради – радостное, грустное и страшное. Последнее стихотворение, действительно, страшное и загадочное. Но в каком из них скрыта тайна? И помогут ли они мне раскрыть тайну? Выходит, вокруг меня одни тайны. Что бы сказал брат, зная всё? Он хороший аналитик, в мышлении для него вообще не существует преград, созданных предрассудками. И он может найти почти любой выход, независимо от того, что придётся искать или зачем. Потому что мыслить он учился не как я – по одному лишь учебнику логики, сдав зачёт. Эта школьная логика не учит искать решения там, где их нет, связывать факты, которые не связываются, и находить истину в парадоксах, потому что представляет собой обыкновенный ликбез. Брат бы искал решение, даже если очевидно, что его нет, или оно может быть таким, как у Агаты Кристи в «Десяти негритятах». А что могу я? Коллежский регистратор – архивных залежей диктатор, с гражданским чином последнего, четырнадцатого класса. Но я поберегу тебя, братец, как ты оберегал меня в детстве.

У меня ничего не укладывалось в систему. Десятки вопросов роились в голове как пчёлы, и она гудела как улей. Вот простое классическое сравнение. Вдруг – в секунду – и голова стала пуста. Мы в таких случаях говорим – прояснилась. На пустом месте появилась чёткая мысль. Мысль неуловима. Это не буквы, слова и лозунги, а обособление. Просто ты имеешь его, и всё. А слова и буквы – это уже потом, когда ты возьмёшь авторучку или сядешь за компьютер. Мысль может быть неясной, но сейчас она была как апельсин на снегу. Только без цвета, вкуса и без звука: «Дно не увидишь, пока не осядет муть. Завтра». Что это, голос? Мне стало не по себе.

Наверное, психиатры задают шизофреникам дежурный вопрос, слышат ли они голоса. Но у меня был не голос, а будто кто-то вложил мне нужную мысль в голову. Она твоя, и – не твоя. Теперь и я могу явиться в районную поликлинику на приём и сказать: доктор, кто-то вкладывает мне в голову свои мысли.

В голове опять возникла мысль – «Дно не увидишь, пока не осядет муть. Завтра».

– Какие мысли? – спросит доктор.

– Нужные, – правдиво отвечу я.

– Так-так-так, – затакает доктор, наклонившись ко мне доверительно, как политрук, выслушивающий бойца, который рассказывает, что его сосед по блиндажу раздербанил свежую фронтовую газету на самокрутки. Например, «Красную звезду», да ещё с портретом Главнокомандующего. И в истории моей болезни появиться первая запись.

– А кем вы себя чувствуете?

– Я антипод Наполеона, – признаюсь я.

– Наполеона? Так, так, так. Это очень интересно. И вы добровольно сюда пришли?

– А это лечится?

– М-м-м. Не совсем. Раньше стационаров было больше, а теперь их закрыли и начались эпидемии, хотя больничный изолятор гарантирует на какое-то время… Вирус, знаете ли, очень заразный, а вакцину всё никак не изобретут. Но мы вас поставим на учёт, и вы станете полноценным членом общества как большинство, – обнадёжит он и сдует с моего плеча невидимую пылинку. – А рецепт на таблетки я вам сейчас выпишу, – они такие же, как от переедания, только не для желудка, а для пошатнувшейся психики. Правда, аппетит усилится, но вы купите какой-нибудь мезим, пензитал или что-нибудь от ожирения. У нас всё с одной централизованной базы. Там и телефончик есть. А если начнётся аллергия, тут рядом есть превосходный аллергодом со специалистами, – наши коллеги всегда помогут. Кстати, общество шагает вперёд, и по последним научным данным чревоугодие уже считается не грехом, а мощным средством от стресса.

– Минуточку, доктор…

В голову ещё раз пришла мысль, но на этот раз, немного иная: «Дно… увидишь… осядет муть. Завтра». Ну, конечно, утром мы все умнее, чем вечером. Это же сермяжная правда. Утром можно и передумать идти на приём к психиатру. Я подождал ещё, но мысль больше не возвращалась, наверно, потому, что до меня что-то дошло.

– Доктор, я передумал становиться полноценным членом общества.

– Жаль, у нас так много наполеонов, так вырос их процент среди населения, а вот с их антиподами – дефицит, – нет ни одного. И среди них много невыявленных. Пока. Но когда проведут реформу здравоохранения и социального…

– Вы уж извините. «Мы все глядим в наполеоны – двуногих тварей миллионы…». Мне так жаль.

– Ничего, заходите, мы никому не отказываем в постановке на учёт и в таблетках.

Я в сердцах мысленно хлопнул дверью, снова погрузившись в муть.

Цыганка в метро, бродяга с письмом, тетрадь прабабушки – были звеньями одной цепи, длину которой предугадать невозможно, а свернуть себе шею, уцепившись за следующее звено, – запросто. Так что не соскучишься, не успеешь, потому что согласно прогнозу Петельского, важные события должны были случиться «ещё вчера». А завтра может представиться дорога в Зазеркалье, хотя от неё можно отказаться как от любой поездки. Например, проспать или сказать тому, кто тебя тормошит, что очень занят чем-нибудь таким-этаким… зазеркальным.

Н-да. Французские стихи исчезли. А они были бы важны, ведь происходило же что-то до 1914 года. Но баба Маша перед смертью просила сохранить именно русскую тетрадь и передавать её дальше, кому надо. Таинственно звучит, хотя и естественно. Значит в ней загадка-разгадка, ключ, золотой ключик. Значит, эта тетрадь очень важна, потому что Мария Антоновна была романтичной особой, Алисой в Зазеркалье и запросто могла запрятать тайну в свои стихи. Потому что романтики всё могут по сравнению с теми, кто романтиком себя не считает. И им не обязательно гоняться за адреналином. А ещё моя прабабушка – медиум. И её тетрадь попала ко мне. Только зачем она сложила такое длинное стихотворение? Чтобы указать путь в Зазеркалье? Кому?