Тали Гофман - Взгляд изнутри

– Мы быстро собрались, точнее, мама уже всё собрала к нашему с отцом возвращению, так что мы, извинившись за скорый отъезд, сразу двинулись в сторону города. Такое нередко случалось и ранее, поэтому я не была удивлена, но для моей мамы такие происшествия были всегда настоящим ударом. Слишком долго она ждала таких поездок, слишком готовилась к ним. К тому же, соседки, которые ждали рассказа о прекрасных выходных, вместо зависти будут теперь испытывать сожаление, под которым, само собой, кроется безудержная радость чужой неудачи.

Солнце палило нещадно, но погода была ветреная, поэтому ехать было достаточно некомфортно: стоит открыть окно и становится холодно, а закроешь – печёт не на шутку. Небо в скором времени стали застилать серые тучи, ветер усилился настолько, что деревья по обе стороны дороги будто танцевали. Но танец этот был необычным: каждый рывок, каждый прогиб был преисполнен какой-то ощутимой даже через призму человеческого восприятия болью. Мама что-то раздражённо бубнила отцу, а он, вместо ответов, просто прибавлял ходу. Я не любила такие напряжённые настроения, особенно, здесь, в машине, где не разойдёшься по разным углам. Такие мелкие перепалки, как правило, заканчивались домашней ссорой. Ещё и дождь начал моросить, как будто специально угнетая и так унылую обстановку.

Вроде я попросила отца включить музыку, потому что мамино жужжание под стук капель о крышу автомобиля, кажется, и меня начинало наталкивать на мысли об отвратительных выходных. В колонках появился голос ведущего, который что-то говорил про круиз на палубе роскошного катера. Пожалуй, это последнее, что я помню отчётливо…

Элис замерла. В полной тишине было слышно, как она тяжело сглотнула. Спустя какое-то время, она тихо произнесла:

– …Восстановить дальнейшие события я была не в силах, даже спустя многие годы. Всё произошло слишком быстро: гудок машины и свист тормозов. «Нелепое стечение обстоятельств», -как я прочитала гораздо позже в газетах. Фуру, которая двигалась к нам на встречу, занесло на мокром асфальте, и, так как мы ехали по дороге с оградой, всё в совокупности просто не дало шанса отцу уйти от столкновения. Удар был почти что лоб в лоб.

– Меня звали Алиса. Я два месяца пролежала в коме. Когда я проснулась, я узнала, что мои родители не выжили.

Джон поднял голову. Конечно, он в общих чертах был осведомлён о жизни писательницы, но, естественно, не до такой степени и не с такой стороны. Чисто биографические факты не передают и половины того, что чувствует человек в момент происходящего. Даже сейчас, просто услышав это от Элис, таким хрипловатым голосом, Джону казалось будто мир остановился и даже стрелка часов пыталась замедлить свой ход, чтобы не издать звук «тик…….так……тик… так»…

– Мое детство проходило не так безоблачно, как мне того хотелось. Наверное, так бы сказал любой подросток в моём на тот момент возрасте, – всегда всё не так и хочется другого. Меня не учили, что оттенки происходящим событиям мы придаём сами, и только нам решать, ненавидеть за это мир или благодарить. У опыта же нет оттенков. Независимо от наших чувств он усваивается без нашего на то согласия, – хотим мы того или нет.

Своего настоящего отца я не знала. Мама очень тщательно скрывала от меня любую информацию о нём, а так как она довольно грубо прерывала мои вопросы, я перестала их задавать. Но однажды, когда я была в деревне у бабушки, она под моим натиском сдалась и поведала, что отец мой спился, загремел в психиатрическую клинику, а после уехал на родину, – вестей о нем с тех самых пор не было.

Жили мы тогда в комнате, выделенной маме профсоюзом фабрики, в которой она работала. Жили бедно. Комната наша больше походила, скорей, на чулан, – тот же затхлый воздух, и вечный полумрак: наше единственное окно упиралось прямёхонько в стену того самого завода. Обои были не просто пожелтевшие, – даже хуже: если до отошедшего кусочка дотронуться пальцами, он осыпался, как труха. Уж не знаю, сколько лет их не переклеивали.

В комнате было три стула, на два из которых мы вешали одежду, а на одном я сидела, когда занималась уроками. Книги я складывала на подоконник и занималась исключительно при дневном свете, чтобы не тратить электричество, что было очень затруднительно в зимнее время. Кровать была одна, и мы спали на ней с мамой вдвоём. А ещё водились клопы, но они выходили на охоту только ночью. Бывает, заснуть не можешь, и чувствуешь, как ползёт по ноге, – и мерзко, и щекотно, а сделать ничего не можешь. Мама очень сильно уставала на своих двенадцати часовых сменах, и разбудить её было намного хуже, чем отдаться на волю клопам. Так я поняла, что у всякой боли и неудобства, да, наверное, даже у всякого чувства есть своя определённая черта. И когда ты её пересекаешь, становишься менее восприимчивым. Странно, что многие взрослые люди называют это мудростью и гордятся этим, – по мне, так лучше испытывать всё в полной мере, ещё лучше сверх меры, – так чувствуешь себя живым.

В школе, кстати говоря, у меня всегда всё было хорошо с отметками, – другое же дело люди. Так как я хотела каждый раз сделать что-то лучше, чем в прошлый раз, меня очень быстро записали в ряды зазнаек и высокомерных. Я не понимала, почему моё стремление к совершенству вызывает такую бурную реакцию, ведь это вполне нормально, когда у человека есть такие стремления. Ведь они не были бесцельны, – я отдавала себе отчёт, что от моих отметок зависит, куда я поступлю в дальнейшем, и насколько у меня будет большой выбор учебных заведений; да и вообще само существование хоть какого-то выбора подразумевало некую свободу, – а свободы мне очень недоставало.

Мама с малых лет мне твердила, что если я не хочу «остаться с носом» после школы, то нужно много работать, так как она ничем не сможет помочь, – ни физически, ни, тем более, материально. А наше существование в достаточной степени мотивировало меня на большие результаты.

У меня была подруга, Настя, она была директорской дочерью. Часто после школы мы шли до дома вместе. Не совсем, конечно, всё было так, мы ведь жили в разных сторонах. Это я провожала её до дома, потому что мне было приятно, что она со мной общается. Тем более, что мне казалось, это избавит меня от неприятных подколов и шуток других одноклассников. Иногда Настя приглашала меня к себе, и мы делали вместе уроки. У неё всегда было много сладкого, это мне запомнилось хорошо.

Настя была красивой девочкой. Её длинные волосы цвета блонд всегда были аккуратно собраны в хвостик, брови были идеальной формы, тонкие, пусть хоть и светлые, но всё равно достаточно подчёркивающие её голубые глаза. За ней всегда ходили мальчишки, и я, конечно, испытывала зависть, ведь ко мне никогда не подходили даже знакомиться. Надо полагать, я вызывала у них зависть, так как на занятиях по физкультуре с лёгкостью многих затыкала за пояс. А, может, мне просто так хотелось думать, чтобы не чувствовать обиды.