Наталия Ермильченко - Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте

Кажется, что человеческой физиономии не под силу воспроизвести эту загадочную улыбку, не так она устроена. И все же Боря сумел приспособить кошачье выражение к своему лицу. Улыбаясь в фас, он всегда оставался серьезным в профиль».

– Ну, ясно, – кивнул Вахрамей. – Все дело в формуле этой. Позавидовал ему кто-то, вот все так и получилось.

Федор Коныч промолчал. Что тут скажешь – выше взлетишь, больнее падать. Сколько он таких перевидал за свою жизнь! Он-то сам Лёлечке всегда говорил: «Главное, не высовываться. Будь, как все». Да Лёлечка разве послушает! Вот участок они садовый получали от его организации. Дали всем план. Там указано: на каком расстоянии от границы ставить дом, сколько должно быть яблонь, где разбивать огород. Столько-то вишен вдоль забора, столько-то кустов смородины. А по бокам от калитки рекомендовано посадить елки. Лёлечка и взвилась: «С ума, что ли, сошел, – кричит, – елки сажать! Вымахают – весь участок нам затенят, ничего расти не будет!» А организация такая, что не поспоришь. Такого Федор Коныч страху тогда натерпелся, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Хорошо, обошлось.

Ленюшка с утра дверь отмыл, посмотрел на нее – показалось пустовато. Он тогда подобрал с пола уголек, да вместо столба нарисовал собаку лохматую. Так увлекся, чуть про парк не забыл.

А старушки его ждут, оказывается. У самого входа стоят, где липовая аллея начинается.

– Ну что, миленький, нашел, что хотел? – спрашивает Захаровна.

– Спасибо, – говорит Ленюшка, – нашел. Только тут новая пропажа объявилась. Вот хотел спросить: если человека в столб превратить фонарный, чем такой столб от обычного отличаться будет?

Ираида Васильевна чуть сумочку не выронила.

– Это Тишка! Заморочил голову хорошему человеку!

– Ничем, Ленечка, – отвечает Захаровна, – ничем, если все правильно сделано. Это надо того колдуна с собой брать, который заколдовал, или другого волшебника, посильнее.

– А не скажете – кто… – начал было Ленюшка, да старушки вдруг закивали кому-то у него за спиной.

А это мимо Лесников идет и с ним девушка незнакомая. Оба старушкам улыбаются.

Ираида Васильевна кивает, а сама говорит тихонько:

– Что она в нем нашла? Сама молодая, красивая, добрая, а он – мало того, что злодей, так еще и старше на сколько…

– А Леню-то мы от него спрятать не догадались, – шепчет Захаровна. – Вот бестолковые!

– И правда! Что ж это мы оплошали! – огорчилась Ираида Васильевна. – Теперь придется разойтись. А вы, молодой человек, если что, говорите, что нас не знаете.

– А кто эта девушка? – Ленюшка спрашивает.

Спрашивает – и сам себе удивляется: вроде он человек не любопытный.

Старушки переглянулись.

– Все забываю: как это она статьи свои подписывает? – говорит Ираида Васильевна. – Как-то… я – не я…

– Нея, – сказала Захаровна. – Ну, Ленечка, еще увидимся, билетик только береги…

И колдуньи пропали вместе со спаниелем.

…Ленюшка вошел в подъезд – а Лесников у своей двери с ключом возится. Один, без Неи.

– Выручайте, – просит, – кажется, замок сломался!

Стал ему Ленюшка помогать, а Лесников говорит:

– А вы тоже, оказывается, любитель в парке погулять.

– Я в отпуске, – отвечает Ленюшка.

– Да? Что ж вы себе таких спутниц выбрали дряхлых! Вы хорошо с ними знакомы?

– Так, здороваемся…

– Они ужасные! Обе колдуньи, вы это знаете? Знаете, нет? Держитесь от них подальше, а то потом не расхлебаете.

Ключ в замке сам собой повернулся, и Лесников юркнул к себе в квартиру.

Дома Ленюшка про билет вспомнил. «Надо, – думает, – хоть рассмотреть его получше». Полез в карман – а билета нет.

– Да, так бывает, – вздохнул Федор Коныч. – Я сам однажды взял полистать томик Достоевского, «Преступление и наказание», кажется, и как раз меня Лёлечка позвала ужинать. Я книгу отложил и пошел. Вернулся – Достоевского нет. Все обыскали, даже ремонт сделали, так и не нашли. Зато очки я потерял – нашлись в холодильнике.

У Ленюшки был электрик знакомый, который в фонарях лампочки менял, если они перегорали. Ленюшка и подумал: «Поговорю-ка я с ним: может, он что особенное заметил». Вышел из дома пораньше, чтобы электрика на работе застать. Решил Серафиму зря не гонять, на трамвае подъехать. Ждет на остановке, а трамвая все нет. Наконец с предыдущей остановки народ пошел: оказывается, стоят трамваи.

Ну, Ленюшка со всеми в сторону центра пешком отправился. Идет – каждый встречный с ним здоровается, а кто и поболтать остановится, потому как его полгорода знает. Так и добирался часа два. А электрик тем временем на неделю в деревню отпросился за грибами: дескать, ему родные оттуда позвонили, что белых много. «Ну, – думает Ленюшка, – ахейя, да и только! Посеял билет, с которым все удаваться должно – теперь добра не жди!»

С горя к Нельсону завернул, от Серафимы привет передать. Адмирал и говорит:

– Леня, передвигаться пока могу – прошлой ночью пробовал. Давайте сегодня к Лермонтовым съездим. И сам бы дошел, да кроме этой площади, в городе ничего не знаю.

– Да парк тут недалеко, – Ленюшка отвечает. – Лучше пешком идти, я проведу. Серафима – машина заметная, а про вас в темноте сразу и не скажут, что памятник.

Так и договорились.

Вернулся Ленюшка домой. «Дай, – думает, – почитаю, что там Лазарев написал».

Так и листочков этих нет!

– А в холодильнике смотрел? – встрепенулся Федор Коныч.

– Смотрел! – отозвался Шуроня. – Нет нигде, и все тут!

– А листочки нужны, – сказал Вахрамей, – ох, как нужны! Может, там есть про Борины знакомства. Нам ведь что важно? Выяснить надо, кто заколдовал… Читайте, Федор Коныч!

– То есть как?! – опешил Федор Коныч. – Они же пропали.

Опять посыпались откуда-то невидимые шурупы.

– А что это все время гремит? – не выдержал Федор Коныч. – Там от лифта ничего не отваливается?

– Да ну… – сказал Шуроня и тут же скрылся за дверью, которую приотворил, не слезая с потолка.

Из шахты повеяло прохладой.

– Давно гремит? – спросил Вахрамей.

Федор Коныч обернулся к нему и увидел перед собой кошачью голову со светящимися глазами. Если бы не крупные размеры, он принял бы ее за Мурикову: Мурик тоже дымчатый.

– Вот как товарищ ваш пришел, так и посыпалось, а где – не пойму.

Вернулся Шуроня, и Федор Коныч вдохнул запах машинного масла.

– Все на месте.

Перед глазами снова появился исписанный листок бумаги.

Федор Коныч удивился и прочитал:

«…Что она – фея, Боря понял довольно быстро. Когда она улыбалась, даже листья февральских тюльпанов распрямлялись и делались ярче. В пасмурную погоду у ее ног скакали солнечные зайчики, а на стены домов и тротуары словно сыпались осколки радуги. Облезлые подъезды в ее присутствии казались благороднее, вокзал – уютнее, сантехники – милее.