Наталия Ермильченко - Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте

– И будем! – горячится Серафима.

– А как мы узнаем, который заколдованный?

Тут Нельсон вмешался:

– Лучше выберите время да свозите меня как-нибудь ночью к двум Лермонтовым. Побеседую с ними как памятник с памятниками – вдруг им что-нибудь известно.

– Я, пожалуй, завтра в парк один схожу, – говорит Ленюшка. – Надо старушкам «спасибо» сказать. Заодно насчет столбов проконсультируюсь.

В город приехали затемно, в мэрии только Пашино окошко светится. Мэр, как машину с Нельсоном увидел, чуть со второго этажа к ним не выскочил.

– Ну, Серафима! – кричит. – До чего ж водитель у тебя хороший человек! Где ж ты, Ленюшка, их откопал?

– Да так, – отвечает Ленюшка, – старушки подсказали…

– К гадалкам ходил! Я-то думал, ты в них не веришь! Только пусть это лучше между нами останется, а то в газете у нас очень любят всякие чудеса. Работать мне не дадут, будут выпытывать, что да как. Там журналистка есть, симпатичная такая, подписывается: Нея. Хорошо пишет… Скажем всем, что просто студенты покататься решили на поливальной машине.

Памятник адмиралу Нельсону установили, как сумели, на прежнее место, мэр на радостях Ленюшке к отпуску отгул прибавил и домой отпустил. Ну, Ленюшка с Серафимой к дому – а из подъезда сосед выходит с первого этажа, учитель музыки Лесников.

– Здра-авствуйте. Говорили, что у вас машину угнали, а она тут. Кто же это о вас слухи распускает?

– Пропадала, – отвечает Ленюшка, – но нашлась.

– Да-а-а? И чья же это работа? Не Лазарева ли?

А надо сказать, что Лесникова остальные соседи не любили: жаловались, что он телепат – мысли чужие читает, причем при любом расстоянии. Если мимо него идешь и о чем-нибудь своем думаешь – тут же подслушает и потом рассказывать будет направо и налево. Мало того, иной раз еще так разойдется, что видит по телефону. Позвонит, бывало, кому-нибудь поболтать, и вдруг говорит: «Опять на вас этот халат, зеленый с коричневым. Сколько можно его носить!» А на той соседке и вправду такой халат. Или как закричит: «Ой, моль у вас летает! Вон, вон, у плеча! На стену села! Тапком ее, тапком!»

Ленюшка, на всякий случай, мэра себе представил и говорит:

– Да вроде ребятишки баловались.

– А-ах, какие проказлименты! А что это Паша ваш так поздно на работе делает?

– Работает, – отвечает Ленюшка.

– Ничего он не работает, кофе пьет или спит. А Лазарев не спит. Окопался в своем лесу и думает о всяких глупостях.

– А вы с ним что, знакомы, что ли? – спрашивает Ленюшка.

– Я-а-а?! Не знаком, и не подумаю знакомиться! И другим не советую.

А сам внимательно на Ленюшку поверх очков смотрит. Странный тип. Но Ленюшка так думать не стал, чтобы Лесников не услышал, а подумал вместо этого: «Ахейя!» Лесников удивился и ушел. Он древнегреческого не знал.

А Ленюшка к своей квартире поднялся, видит: на двери что-то углем нарисовано. Пригляделся – фонарный столб!

Федор Коныч снова вспомнил бывшую лифтершу Клавдию. Лёлечка вот ее не любит. Как услышит о ней, прямо шипит: «Ведьма, ведьма»… Такая она, Лёлечка, характер горячий. И чего только, бывало, не расскажет! Будто Клавдия метлу у дворника украла и вылетала на ней из окна, а метла была казенная, даже с инвентарным номером, и дворнику пришлось платить за нее из своего кармана. Будто снимает к Новому году урожай огурцов у себя на подоконнике, а у соседей сверху и снизу батареи вечно холодные. И еще что слетела раз у Клавдии с карниза кастрюля с квашеной капустой, так целую трамвайную остановку удирала по рыхлому снегу от бомжа и под конец кинулась в сугроб. А когда сугроб разрыли, там ничего не оказалось.

Федор Коныч ничему не верил, тем более что семена огурцов Клавдии сам дал: хороший сорт, «Либелла». А метла – да, стояла какая-то в подъезде между дверями… Хотя, конечно, странности некоторые случались.

Однажды в марте Федор Коныч приобрел подзорную трубу для наблюдения за разными небесными телами. Овеваемый весенним ветром, он кружил по газону, похрустывал настом и, роняя шапку, пытался поймать в трубу самую крупную планету – Юпитер. Но всякий раз из подъезда обязательно выходила Клавдия в пальто с норковым воротником, останавливалась поблизости и начинала звонко рассказывать про глаза с поволокою, которые у нее будто бы в молодости были.

И вместо небесного тела Федору Конычу в трубу попадалось земное, а именно фонарь на столбе…

– А что ж, интересно, за человек такой, которого в столб превратили? – спросил он.

Вот ведь наслушаешься всякой всячины, так потом непонятно, как по улице ходить: будешь думать про каждый столб, что это человек заколдованный! Но этого, конечно, Федор Коныч вслух не сказал. Тем более, что перед глазами у него появился листок бумаги, – прямо вспыхнул в темноте, яркий, как экран телевизора.

– Это что? – испугался Федор Коныч.

– Лазарев дал, – пояснил Шуроня.

Лёлечка до пенсии машинисткой работала, так то и дело с работы бумагу носила. Федор Коныч тогда все переживал: «Разве можно! Это же казенное имущество; поймают – потом не расхлебаешь!» До сих пор запасы остались – как раз такие листочки. Только Лазарев не на машинке – он от руки писал синими чернилами. И у Лёлечки все аккуратно, а тут края загнуты – видно, листок сворачивали в трубочку, а потом развернули. Федор Коныч хотел было взять его в руку, расправить, но спохватился:

– Так это же… сказочный листочек?

– Правильно, он-то нам и нужен, – согласился Шуроня. – Мы же с вами сказку рассказываем – забыли, что ли?

Федор Коныч хотел было ответить: «Ну, сказки рассказывать – это без меня! Я уже не в том возрасте, понимаете ли!», но испугался. Испугался он, во-первых, что лифт не поедет, а во-вторых, – вспомнил тот возраст. У них в деревне дети соберутся, бывало, вечером у кого-нибудь в доме, свет погасят и ну рассказывать сказки, да еще страшные какие-то. Сам Федор Коныч никогда не рассказывал: он, пока никто не видел, укрывался с головой одеялом и затыкал уши – а то потом не уснешь. Но все равно под одеяло пробирались к нему разные неприятные подробности. А теперь вот на старости лет опять приходится в темноте сказку слушать, и ведь никуда не спрячешься, и уши не заткнешь. С этими лифтовыми надо как-то подипломатичнее. Как с начальством.

– Огурцы вот у меня хорошо растут, а сказки я, извиняюсь, рассказывать не мастер, – объяснил он. – В крайнем случае, готовую прочитаю, в книжке.

– Так вот вам готовая! – воскликнул Шуроня, дыша на него машинным маслом.

– А у меня очки для чтения дома лежат, – попытался уклониться Федор Коныч. – Да и почерк чужой я плоховато разбираю.

Но тут же совершенно свободно пробежал глазами начало: «В четыре года Боря полюбил трамваи».