Наталия Ермильченко - Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте

– Вслух давайте, вслух! – потребовал Вахрамей. – Трос крученый! Нам тоже интересно.

«В четыре года Боря полюбил трамваи.

Трамвайные пути лежали в стороне от его дома. К ним вела длинная улица, почти всегда покрытая лужами. Впоследствии, когда Боря вырос и начал бегать трусцой, он проникся симпатией к этой улице, потому что, перепрыгивая одни лужи и огибая другие, надолго укрепил свое здоровье. Но пока Боря не бегал трусцой, а просто водил бабушку гулять на трамвайную остановку, он жаловался, что кто-то держит тротуар за дальний конец и вытягивает, как резинку, так вытягивает, что получаются дырки – лужи.

Вообще-то по улице ходил автобус, но Боря от него нарочно отворачивался. «Что такое ехать к трамваю на автобусе? Это все равно, что есть на праздник кашу!» – думал Боря, стараясь не смотреть, как автобус непразднично катится вдоль обочины. И он замерял глубину луж своими резиновыми сапогами, прокладывал тропы на газонах, пробираясь к остановке пешком.

Там, на остановке, будущие пассажиры стояли неподвижно, как на картине. Они стояли, держа равнение влево. И лицами, словно стрелками компасов, указывали – нет, не на Северный полюс, а на поворот улицы, откуда выезжал вагон. Даже обмениваясь фразами, ожидающие почти не поворачивали друг к другу головы. Казалось, что в это время неслышно, про себя, они призывали трамвай, подтягивали его поближе силою своего ожидания. И подобно тому, как подрагивает стрелка компаса, положенного на ладонь, дрожал над ними воздух от их большого внутреннего напряжения.

Боря еще издали присматривался к этой картине, выбирал себе местечко, с которого удобнее глядеть на поворот.

Когда появлялся трамвай, гоня перед собою глухой гул, картина оживала. Лица-стрелки меняли направление, обращались к середине проезжей части, к месту, где ненадолго замирал вагон. Толпа придвигалась ближе к рельсам, подступала к трамвайному боку, а из окошка, сверху вниз, на нее смотрел водитель, всем своим видом как бы говоря: «Ну что, заждались?»

Пожалуй, другие виды транспорта не удостаивались таких торжественных встреч.

Потом, в школьные и студенческие годы, Боря часто приезжал в краеведческий музей, обходил его, зал за залом, надеясь найти полотно под названием «Ожидание трамвая». Пожилые смотрительницы узнавали его издали и краснели от смущения, а экскурсоводы при виде его сбивались и забывали слова. Потому что, как ни странно, ничего подобного не было даже в запасниках. И все-таки картина висела у Бори перед глазами, как настоящая, и он подробно описывал ее посетителям, отвлекшимся от экскурсий. В такой нервной обстановке в музее стала сыпаться с потолка штукатурка, и его пришлось закрыть на ремонт.

В годы Бориного детства ходили трамваи с двумя дверями: задняя служила входом, а передняя – выходом. Крыши вагонов были покатыми, так что спереди, над кабиной водителя, получался крутой «лоб», а над задним окошком – «затылок». Красили трамваи в два цвета: снизу, до окон, в примерно-бордовый, а сверху – в умеренно-желтый, отчего они казались лысоватыми. Но все же не совсем лысыми: дуги стояли дыбом, как четыре тонкие волосины.

Боря не понимал, почему великие художники обошли вниманием столь живописное явление нашей жизни.

После того, как закрыли музей, Боре пришлось учиться рисовать самому. Не сразу, но все-таки ему удалось написать акварельными красками ту картину, что запомнилась с четырехлетнего возраста: толпу народа на улице и выезжающий к ней из-за поворота трамвай. Только теперь она называлась по-другому. Она называлась «Слава».

К тому времени Боря увлекся книгами о жизни замечательных людей.

Эти книги он держал на особой, почетной полке – старинной, красного дерева. Ему почему-то нравилось в компании знаменитостей. «Великие вы мои…» – говорил он им ласково. Великие молчали. Как трамваи, пронеслись они по рельсам своих удивительных судеб, повыскакивали, рассыпая искры талантов, из-за крутых поворотов мировой истории навстречу другим, невеликим людям, подхватили их, увлекли вперед, в будущее. А теперь вот, обратившись в толстые тома с фотографиями и без, отдыхали у Бори дома, как вагоны в депо…

Картина долго украшала Борину комнату. До тех пор, пока он окончательно не вырос. Тогда она рухнула со стены. Ее снесла вместе с гвоздем почетная книжная полка, под которой она висела. На полке скопилось слишком много гениев.

Собирая на совок обломки рамы, осколки стекла, Боря вдруг понял, что в роли долгожданного трамвая всегда представлял самого себя. Хотелось, чтобы разные люди наперебой зазывали в гости, хлопотали, волновались, придет ли, а он бы входил неспешным шагом, смотрел, как светлеют лица, и говорил: «Ну что, заждались?»

Пора было становиться хоть на какие-нибудь рельсы. Этому, однако, многое мешало. Например, Боря не любил отходить от дома дальше тех мест, которые видел из окон своей квартиры. А отъезжать он тем более не любил, потому что транспорт ему обычно попадался ненадежный. Самолеты, в которые садился Боря, задерживались с вылетом, в автобусах кончался бензин, машины попадали в «пробки», а корабли заплывали в туман.

Приятнее всего было бы прославиться, не слишком удаляясь от дома. Но возможно ли такое? Боря взялся перечитывать книги о великих людях. Да, многие из них, очень многие, путешествовали. Или просто уезжали из родных мест. Однако встречались и такие, кто всю жизнь прожил в одном городе. Это обнадеживало. Но одновременно оказалось, что немало знаменитостей питало склонность к игре на разных музыкальных инструментах. И это настораживало. Потому что хоть Боря и любил спеть иной раз про себя песню-другую, музыке он специально не учился. Кроме того, он заметил, что почти у всех гениев приключалось в жизни что-нибудь печальное. Боря встревожился. Тревожные мысли, как тучи, бродили у него в голове, и однажды молнией проскочила между ними идея.

Он решил изучить во всех подробностях судьбы тех, кто стал знаменитым, и вывести формулу славы. Потом подставить в эту формулу себя – а там уж как выйдет.

Боря не сомневался в том, что выйдет, как надо.

Так появилось у него то, что называют Делом Всей Жизни.

Прошло уже довольно много лет с того дня, как Боря навеки полюбил трамваи. Он заметно вырос, лицо свое утеплил бородою, начал собирать монеты. Но говорил так:

– Самый важный возраст в жизни человека – это четыре года.

Не все могут с этим согласиться, и многие действительно спорили. А он только щурился в ответ и улыбался своей удивительной улыбкой.

Боря умел улыбаться так, как улыбаются коты и кошки.

Тех, кто смотрит им прямо в глаза, они встречают с серьезным видом. На самом же деле, они улыбаются, но только тем, кто видит их сбоку, в профиль.