Юрий Семёнов - Медовые перчинки

– А это ещё зачем? – дрожащим голосом промычал он. – Прикончить хотите?

– Вообще-то надо было бы за все наши страдания, но не сейчас, – глупостью на глупость ответил врач. – Засучите рукав, я наложу жгут и внутривенно сделаю инъекцию.

Владимир Иванович присел на подлокотник кресла, оголил локоть, свободной рукой крепко зажал скрученный на изгибе платок и стал усиленно качать кулаком. Вена моментально вздулась.

– Ну хватит. Теперь потерпите.

Владимир Иванович мысленно перекрестился и уставился в иллюминатор в надежде увидеть землю. Но за окном было темно, и только мигающие габариты самолёта давали знать, что все пассажиры вместе с ним, как ангелы, находятся высоко-высоко за облаками…

После укола измученному тяготами организму полегчало, а самочувствие улучшилось. Через несколько минут его потянуло на сон, и он, обессиленный, окунулся в сладостное небытие.

Долго ли, коротко ли, Владимир Иванович очнулся в настроении «что ни в сказке сказать, ни пером описать». Только голова чуть-чуть кружилась. За окном по-прежнему ни зги, самолёт на земле, в салоне – полутьма, вокруг – никого и тишина. Не хватает только мёртвых с косами.

«Где это я? – подумал он. – Наверное, в меня влили какую-нибудь гадость или самолёт потерпел крушение, а я вознёсся на небеса», – пронеслось в мыслях.

Неожиданно в проёме салона отдёрнулась шторка, откуда выглянуло мило улыбающееся личико стюардессы:

– Так вы проснулись? Ну и чудесно! А мы боимся потревожить вас. Думаем, пусть поспит ещё немного после таких мучений.

– А где все пассажиры? – изумлённо спросил Владимир Иванович.

– Так они уже того – на трапе. И вам пора. Собирайтесь, пожалуйста, мы проводим.

Сочи, как известно, не Москва. Климат здесь прямо противоположный – мягкий, тёплый, влажный, с запахом утренней свежести и морского аромата, который дарит наслаждение, придаёт бодрости, сил и настроения. При выходе из самолёта все тяготы жизни у Владимира Ивановича разом отпали, словно улетучились. Настроение поднялось, песня жизни опять залилась мажорными тонами. Его встретил друг, они крепко обнялись, обменялись любезностями и с головой окунулись в свои проблемы…

После наркоза Владимир Иванович очнулся в палате. Рядом стояли супруга и сын. Вторая половинка плакала и одновременно улыбалась сквозь слёзы, молодой человек наоборот – был мужчиной и порывался сказать что-то очень важное и нужное в этом случае. Врач подарил на память те самые камни, которые извлёк из организма.

– Возьмите, пригодятся, – прокомментировал он свой эксклюзивный сувенир. И уже с юмором добавил: – Может быть, дом построите или сарай на худой конец сделаете…

Дом не дом, а лежат с тех пор те камни на полочке в квартире Владимира Ивановича как напоминание о прожитых им годах и бурной молодости.

Прошло время, и уже та самая врач, что когда-то направляла Владимира Ивановича на операцию, тоже заполучила желчнокаменную болезнь. Естественно, она очень переживала, не спала ночами и всё думала, как ей поступить: решиться удалить камни, или, может быть, они сами рассосутся под воздействием лекарств.

И вот, как-то прогуливаясь по городу, она случайно встретила своего бывшего пациента, между делом поинтересовалась его здоровьем и, ломая от напряжения пальцы, робко поинтересовалась:

– А не больно?

– Что «не больно»? – с издёвкой переспросил Владимир Иванович.

– Ну… это… вы же меня понимаете…

– А-а-а! Понял. Да нет. Нисколько. Даже не почувствуете. Всего три дырочки, потом лазером – чик! и вы уже…

В её глазах на мгновение вспыхнул и тут же профессионально погас испуг за исход теперь уже ей предстоящей операции.

Вот и перевёрнута очередная страничка учебника по истории жизни. А сколько ещё осталось впереди – одному Богу известно. И поставь изначально всё с ног на голову, гляди, не случись бы такого.

У каждого ребёнка краски окружающего мира насыщены цветами восхищения и радости.

В городе, где только что прошёл дождь, смеркалось, тусклые фонари еле освещали узкие тёмные улицы. Маленький Генка весело бежал впереди, с лёту перепрыгивал огромные лужи и звонко смеялся, когда подслеповатый отец, едва поспевавший за ним, со всего маху наступал в них. Тогда ему было невдомёк, что его родитель – участник войны – чудом остался жив, но при этом наполовину потерял зрение, когда в одной из атак подорвался на вражеской мине, и после этого случая он долго лежал в прифронтовом госпитале. Видеть он, слава богу, не перестал, но как-то всё нечётко, расплывчато, а уж лужи на фоне мокрого асфальта вообще казались ему сплошной серостью.

Постоянно носить очки он стеснялся, разве что при необходимости. В течение дня они без дела висели у него на шее и крепились к длинной цепочке. А вот вечерами он любил уединяться в своей комнате, где, устроившись на диване под тёплыми лучами торшера, доставал из ящика огромную лупу, как у филателиста, открывал любимые книги по истории, что всегда находились под рукой на полке, и углублялся в чтение. При этом лупа была для него проводником в иные миры, потаённые уголки души, от неё он получал поистине райское наслаждение и чувственность. К тому же она не оттопыривала и без того большие уши, не свисала с носа и не давила на пульсирующий с годами висок. Он всецело погружался в совершенно иной мир – мир беззаботного детства, тяжёлой юности, усталой взрослости, много раздумывал и фантазировал.

Теперь схожая история лет этак через пятьдесят, где-то там, в будущем, а скорее, в прошедшем настоящем. В ней фигурирует всё тот же Генка, только уже повзрослевший и остепенившийся Геннадий Николаевич, который принял от своего отца бесценное наследство – жизненный опыт, а богатый или нет – не в этом суть. Он много читал, бесконечно работал за компьютером и постепенно терял зрение. Со временем он стал замечать, что луна и звёзды всё больше и больше блёкли на фоне ночного неба, потом двоились, а затем и вовсе превратились в какое-то безликое месиво.

«Видимо, пора к окулисту», – как-то подумал Геннадий Николаевич и поспешил обратиться со своей бедой в одну из специализированных клиник города. Врач-офтальмолог Надежда Петровна безошибочно поставила диагноз – катаракта, причём в последней стадии. Она предложила ему незамедлительно сделать операцию по замене хрусталиков.

Какое-то время Геннадий Николаевич переживал, осторожничал, раздумывал, но зрение семимильными шагами приближалось к черте полной слепоты. Это не жизнь, а простое существование – он понимал это всё больше, а потому однажды, стукнув кулаком об стол, окончательно решил: «Была не была, хуже всё равно не будет».