Леонид Левинзон - Дети Пушкина

– Явился – не запылился… – Проворчала, начав заплетать свою очень рыжую косичку, Катя. – Ты ж обещал раньше приехать? Чем занимался?

– По хозяйству, – солидно доложил Матвей.

Все, как по команде, улыбнулись.

– Матвей, кстати, – я решил поинтересоваться, – как там твоя девушка – химик?

– Опять девушка? – Вытаращила глаза Катя.

– О, моя девушка… – Матвей качнулся на стуле. – Я, – говорит она, – ваши стихи, обливаясь слезами, на ночь читаю. Я сразу руку под подушку – а там Мандельштам!

На этих словах Матвей, сладко зевнув, уронил голову на грудь и бесстыже заснул.

– Вот нельзя его одного отпускать, – покачал головой Виталий, – обязательно куда-нибудь влезет, что-нибудь сотворит, а уж опоздает – это точно.

– А ну поднимите мне веки! – Протянув в сторону Матвея руку, басом проговорила Катя. И, хихикнув, продолжила. – Нет, не хочет, не поднимает!

– Да уж, вряд ли, – засмеялся Дмитрий.

– Кстати, – вдруг оживился Борисик, – а читали ли вы «Герой нашего времени»?

– Ну, читали…

– Оригинальное произведение. Я просто облез! Между прочим, в нём экстрасенсорная линия является главной. Как там сказано? – Борисик, возбуждаясь, засмеялся. – «Зачем я морочу голову девушке, обладать которой не хочу и никогда не женюсь». Действительно, ну зачем?!

– Есть упоенье в бою … – Сверкнул глазами Дмитрий.

– А я говорю Лермонтов – экстрасенс! Кстати, у меня был фильм пятьдесят четвёртого года, где Печорина сыграл Вербицкий, так он потом покончил с собой – Печорина играть небезопасно. А был ещё спектакль «Княжна Мери», в нём Миронов играл Грушницкого, неудачно играл, я считаю. Вот в пятьдесят четвёртом году был Грушницкий так Грушницкий! Нет, Лермонтов фишку рубит! И поэт великий.

– Пушкин… – Тихо сказала Катя и принялась за другую косичку.

– Вообще великих раз-два и обчёлся!

– Да ты больше и не читал… – заметил Виталий. – Дим, пиво ещё есть?

– Я читал больше, чем ты!

– А толку?

Борисик нахмурился:

– Дурак, я понимаю, что Пушкин великий поэт, но он не канал на уровень Блока.

– Ну как же, – проснувшись в этот момент, грустно сказал Матвей, – а «Белеет парус одинокий»?

– Это Лермонтов! – Не замечая подвоха, исправил Борисик. – Так вот, лучше «Незнакомки» в русской поэзии ничего не написали!

Катя, смешно морщась, заткнула уши.

– Даже Мандельштам, которого я очень люблю, не написал, – продолжил Борисик, – и Набокова я люблю, но Блока ставлю выше. У Пушкина таких стихов, как у Блока, мало. У Пушкина я люблю только монолог председателя в «Пире во время чумы».

Виталий покачал головой:

– Борисик, я раньше очень любил Блока, а недавно купил книжку и отложил с сожалением – детский он, наивный.

– Великий поэт! – Упрямый Борисик надул губы. – Более пророческого и трагического не было в русской поэзии.

– Самые пророческие это Пушкин и Мандельштам! – Звонко хлопнула ладонью об стол Катя.

– Нет, вы только вникните: «Придёт России страшный год и будет кровь и кровь…»… – Не обратил на Катю внимания Борисик. – Как сказано?

– А Бунин?

– А Набоков?

– И Набоков тоже, – важно согласился Борисик, – я, Дима, в отличие от некоторых способен воспринимать разные вещи. А как он про русские берёзки написал! – Борисик мечтательно закрыл глаза. – Или вот, у Рубцова…

– Берёзы, берёзы… – Матвей быстро приходил в себя. – Я к берёзе неплохо отношусь, но это же сорное дерево, кроме склизкого подберёзовика там ничего не найдёшь.

– Кто о чём, а Матвей о грибах! – Фыркнула худенькая маленькая жена Борисика Лариса.

– Нет, скажите, кто из поэтов воспел хоть раз боровик или хороший крепкий подосиновик? Куда там, зацепились с берёзами! – В глазах Матвея запрыгали насмешливые искорки, и он потянулся к пиву. – Борисик, как с таким мириться?

Все замолчали.

Борисик посмотрел на часы.

– Пора ехать.

– Куда ты вечно торопишься? – С досадой спросила Лариса.

– Между прочим, у тебя ребёнок есть!

– Мы диспут не закончили… – улыбнулся из своего кресла Виталий.

– Да что с вами дискутировать! – Пренебрежительно махнул рукой Борисик. – Ни у кого своего мнения нет! Кто со мной, пошли в машину…

– До Шенкин подбросишь?

– Подброшу…

Борисик ездил на «Ладе». В начале девяностых русские было наладили поставку их в Израиль, но «Лады» ломались, запчасти были дорогими, вскоре от этих машин не осталось и следа. Лишь упрямый Борисик, пожалуй, единственный в стране, по-прежнему ездил на визжащей на поворотах, громыхающей всем железом, дымной Ладе. Кое-где закрашенная краской, вся в пятнах от ржавчины, Борисикова машина напоминала сумасшедшую зебру.

Борисик отвёрткой отжал дверь, первой, на правах жены, залезла Лариса, потом остальные. Борисик надел большие очки и начал заводить механизм. Внутри чихало, лопалось, не сцеплялось, наконец, сцепилось, и «Лада», в салоне которой уже отвалились все пластиковые части, окуталась сизым дымом и поползла.

– Знаете, ребята, – вспомнила Катя, – мужик интересный появился. Артист цирка. Одноногий. Сергеем зовут. Приглашает к себе.

– Одноногий?

– Да.

На этих словах, вдохнув дым, Катя закашлялась. Лада вздрогнула, но мужественно борясь сама с собой, продолжила медленно двигаться по шоссе. Когда уже подъезжали к Алленби, Борисик встревожено объявил:

– Кажется, тормозная жидкость потекла.

Матвей выудил в бардачке бутылку водки.

– Надеюсь не эта?

– А что за писк? – Хихикнула Катя.

Борисик пожал плечами.

– Может, ты не знаешь, – заметил Виталий, – но с писком не ездят.

Ладу ощутимо тряхнуло, и она, заскрипев ещё мучительнее, остановилась.

– Всё! – Мрачно сказал Борисик. – Приехали.

– Хорошо, что у меня вода с собой, – похвасталась Лариса, – даже зимой беру.

– А зачем тебе зимой?

– Ну как же? – Лариса удивилась. – Вдруг ба-бах, взрыв, теракт, а я без воды.

– Так! Надоели, выметайтесь! – Приказал Борисик.

Мы вылезли и пошли пешком, благо недалеко. На углу Матвей неожиданно остановился и начал задумчиво рассматривать лежащую около каменного парапета хорошо сохранившуюся старинную дорожную сумку, напоминавшую акушерский саквояж, с которым хаживал незабвенный товарищ Бендер.

– Ты чего?

Матвей с трудом оторвал глаза от саквояжа:

– Да, вот.

– Ну, бери, – предложил я.

– А вдруг его кто-то потерял?

Катя весело фыркнула:

– Что-то я сомневаюсь.

Матвей сделал шаг от саквояжа и обречённо заявил:

– В нём можно рукописи хранить.

– Да бери, наконец, чудо гороховое! – Катя была сама решительность. – Он тут никому не нужен!

– Ты так думаешь?

– Ну да!

– А вдруг всё-таки кто-то его потерял?

– О Боже, тогда не бери! – Не выдержал Виталий.