Леонид Левинзон - Дети Пушкина

Матвей ещё немного подумал.

– Давайте зайдём в магазин, – предложил, – и если саквояж никто не возьмёт, то тогда он мой.

– Ладно, ладно!

Мы купили в магазине ещё продукты, отстояли очередь, Матвей, против обычного, торопился и Катя, глядя на него, посмеивалась. Вышли наружу и остановились: улица была пуста, как в сюрреалистическом фильме. Ни одной машины, ни единого пешехода. По тротуару двигалось нечто. А именно – небольшой трактор-робот с выставленным вперёд суставчатым манипулятором. Бу-бу-бу, – тарахтел моторчик, – бу-бу-бу… Механизм зловеще ехал прямо на заветный акушерский саквояж. Матвей посерел:

– Всё, пропала сумочка!

И тут заорали в мегафон:

– А ты куда прёшься? Пошёл вон, маньяк?!!

Огромными прыжками к акушерскому саквояжу, мелькая розовыми кальсонами из под жуткого халата, вдохновенно нёсся непонятно откуда взявшийся остроносый лысый домовладелец Семён.

Робот крякнул и резко застопорился. На Семёна, казалось, закричала вся улица:

– Остановись! Остановись! Там может быть бомба!!

Но Семён, видя лишь добычу, никого не слушал и неуклонно приближался к заветному предмету. Но схватить предмет ему не удалось, наперерез добытчику геройски выскочил молоденький полицейский, обхватил старика поперёк талии и утащил за магазин. Робот продолжил движение, и вскоре раздался гулкий сухой выстрел.

Несколько мгновений ничего не происходило, но потом из ошмётков саквояжа показался сизый дымок, постепенно оформившийся в тощую разгневанную фигуру в роскошной чалме, тонком белом шерстяном кафтане и нежно розовых сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками. Фигура возмущённо затрясла руками и исчезла.

Через минуту улица выглядела вполне банально. Темнело, ехали машины, шли пешеходы; полицейские, громко крича, разбирались с маньяком Семёном и угрожали ему судом, камерой и сумасшедшим домом. Отпущенный кем-то на волю радостный пробегавший мимо пёс чуть притормозил, поднял лапу и пустил тугую струйку на жёлтую опалённую кожу расстрелянного акушерского саквояжа. Матвей, видя такое непотребство, лишь вздохнул.

У подъезда компанию встретил недавно поселившийся актёр Бориславский. Пытаясь взобраться по ступенькам и постоянно соскальзывая, пьяный Бориславский в спортивных штанах, цветной рубашке и чёрной бабочке на шее, увидев золотоволосую Катю, из последних сил выпрямился и кокетливо произнёс своим красивым глубоким голосом:

– Здравствуйте, господа…. Надеюсь, – Бориславский произвёл рукой изящное движение, – надеюсь, господа, вы простите мне некоторую воздушность?

5.

Городок Азур был совсем не примечательным городком в окрестностях Тель-Авива. Если встать в его центре, то в какую сторону ни пойти, будет одно и то же: трёхэтажные одинаковые дома, вымученная жарой зелень, да развилки улиц, шаг за шагом ведущие в такую же унылую пустоту. Попадётся иногда синагога, но что нам синагога? Единственное, – у горячего тракта, по которому с рёвом и музыкой мчатся машины в никогда не засыпающий Тель-Авив, одно время стоял дощатый сарай, в котором бухарцы продавали народу дешёвые шашлыки, а салаты можно было набирать без счёта. Почему-то нехорошие люди бухарцы строго следили, чтобы в их сарай не пронесли спиртные напитки, и поэтому на входе стоял рукастый в расстегнутой рубашке, строго смотрел и громко кричал на ихнем нашем языке, если замечал. В общем, сплошное неудобство.

В принципе, тихий Азур не был бы никому и нужен, и чёрт с ней, с шашлычной, но в Азуре проживал Борисик. Вот к нему без конца наведывались то Матвей, то Виталий, Дмитрий, Катя, и другие такие же на самом деле непутёвые люди. Правда, зачем именно здесь Борисик купил квартиру, так и осталось непонятным. На Кишинёв, откуда Борисик родом, не похоже, Тель-Авив близко, но всё-таки далеко, да и серый грязный дом, в котором он жил, построенный каким-то очень уж местным архитектором, тоже не внушал очарования.

Ну что ж, Борисик так Борисик. Смешав в очередной раз водку с пивом, Борисик на этот раз проснулся необычно рано и, представив, что надо идти мыть подъезд в девятиэтажном доме, со стоном схватился за голову. Подъезд был дополнительным заработком и, хотя через пять лет жизни в стране можно было уже бросить это издевательство, Борисик упрямо чистил подъезд каждую неделю.

Немного подумав, он позвонил литературоведу Фиме Тихомирову, тихому человеку с бородкой клинышком и в сильных очках, жившему поблизости. Фима работал охранником, хотя даже при мимолётном взгляде на него, можно было понять, что в первую очередь надо охранять именно Фиму.

– Фима хренов! – Грозно сообщил Борисик в трубку, услышав голос Тихомирова, интеллигентно не выговаривающего букву «р».

– Сам хгенов! – Неожиданно обиделся тихоня.

– А ты не оскорбляй, не оскорбляй! – Разозлился Борисик и замолчал, прислушиваясь к молоточкам в своей многострадальной голове.

Тихомиров недоумённо послушал молчание и задал вопрос:

– Богисик, как дела?

– Кажется, это я звоню? – Очнулся Борисик. – Я и должен спрашивать, как дела?

– Ну-у, – протянул Фима.

– Вот, вот, поэтому я и звоню. Ты мою девятиэтажку убрать не хочешь?

– Попгобую, – осторожно сказал Тихомиров.

– Прекрасно! – Обрадовался Борисик. – Значит так, через час я за тобой заскочу, подкину, и покажу где орудия производства. Главное, ты их потом на место поставь.

– Ладно, – Фима согласно кашлянул, – тогда я собигаюсь.

– Собирайся, – Борисик положил трубку и увидел вышедшую из ванны в салон жену.

– Лариска, – недовольно спросил, – а почему я в салоне оказался?

– Пить меньше надо! – Заносчиво объяснила вся утопшая в банном халате худенькая и маленькая Лариса. – Всё пытался за Матвеем угнаться.

– За ним угонишься, как же… – Вздохнул Борисик и нахмурился. – А ну коза, жрать давай!

– Сам козёл! – Отбрила Лариса и пошла в кухню. – Яичницу будешь? – Крикнула оттуда.

Тем временем из спальни показался вихрастый мальчик лет девяти.

– Семёныч, как дела? – Спросил его Борисик.

– Порядок! – Солидно ответил мальчик и прошёл в туалет.

– Хороший пацан! – Определил Борисик. – Слышь, Лариса, а где профессор?

– Гуляет с собакой.

Борисик, чутко прислушиваясь к себе, поднялся с дивана.

– Кажется, стою, – сказал неуверенно.

– Кстати, я недавно Ваню Самохина видела, – сообщила жена.

– Ваню? Где?!

– На перекрёстке у «Кибуц Галуйёт». Он там милостыню просит.

– Милостыню? – Борисик несколько мгновений помолчал. – Пожалуй, я к нему съезжу. Подкину Тихомирова и съезжу.

Борисик стал надевать туфли.

– А завтракать? Твоя яичница?

– Да я быстро.

– Боря, но он же сам от нас ушёл.

– Жалко мне его, – насупился Борисик.