Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы

Как-то вечером, самый старший из нас, 17-летний пацан, баламут и хохмач, открыл нам страшную тайну. Он якобы вычитал в одной очень умной книжке, что в этой тюрьме сидел сам В. И. Ленин. А на двери камеры знаменитого узника даже висит мемориальная доска. Старожилы тюрьмы утверждали, что в каждую годовщину октябрьской революции дух Владимира Ильича покидает свою келью и, тихонько мурлыкая «интернационал», невидимый бродит по тюрьме. Нас, хулиганистых сорванцов, мгновенно захлестнула дерзкая идея отыскать историческую камеру вождя мирового пролетариата. Стали думать, как осуществить этот безумный план на практике. И придумали. Тюряга была древняя. Механизмы дверных замков изношены. Никому и в голову не приходило, что толстенную железную дверь камеры можно открыть изнутри. Ночью мы опробовали новаторский метод. Чтобы не пораниться, я обернул кисть полотенцем и просунул руку в кормушку. Нащупал снаружи запорный рычаг замка и резко по нему ударил. Внутри замка что-то глухо щелкнуло, и… тяжелая дверь со скрипом приоткрылась. Получилось! Таким же способом замок был возвращен в первоначальное положение. И никаких тебе следов взлома. Операцию поиска исторического каземата мы решили провести в ночь с субботы на воскресенье. По выходным развод на работы не проводился. В воскресные смены свободные от повседневных обязанностей охранники изолятора обычно дрыхли без задних ног в своей дежурке. Ночью мы отперли дверь и босиком, чтобы скрыть шаги, пустились на поиски знаменитой кельи. Как разведчики в тылу врага, мы неслышно шерстили металлические галереи изолятора. Исследовали все, кроме самой последней, верхней. Вход в нее преграждала стена кирпичной кладки. За ней, наверное, и была сокрыта знаменитая ленинская камера с обитающим в ней вечным ленинским духом. Фиаско. Замуровали демоны призрак коммунизма. Не ломать же стену. Мы вернулись в камеру разочарованные поисками, но довольные приключением. Ради хохмы решили сделать подляну цирикам – оставили дверь незапертой. Пусть эти церберы получат свою порцию «дюлей» от начальства. Поделом всей этой надзирающей кодле.

Наутро в тюрьме поднялся невообразимый кипиш. Во время утреннего обхода выяснилось, что дверь в нашу камеру открыта. Это было ЧП вселенского масштаба. Тревожно завыла сирена. Ахтунг! Побег! Арестантов выстроили на галереях около своих камер. Проверили по списку – все на месте. Старший караульной смены, молоденький старлей, визжал как резаный на весь изолятор. Мы же захлебывались от злорадного хохота.

Эта легенда до сих пор живет в стенах тюрьмы. Дух Ленина живет и процветает. Там он и сейчас живее всех живых. Хорошо, что только в тюремных застенках. За толстыми решетками. На самом деле никакой ленинской камеры в этом каземате никогда не существовало. Забавная нелепица была лишь плодом фантазии нашего сокамерника. Эта выдумка хоть ненадолго, но смогла раскрасить мрачную палитру тягучих тюремных будней. Из пасынка судьбы мог бы получиться клевый юморист. Не судьба…

Срок заключения подошел к концу и я «вылупился». В день выхода на волю мне выдали личные вещи и оставшиеся деньги, какую-то мелочь. Жрать хотелось невыносимо. Голод не тетка. Первое, что я сделал на свободе – зашел в первую попавшуюся булочную и купил свежую, еще теплую, сдобу. Какой же у нее был одуряющий запах! Хлебопекарное благовоние. Бальзам на пустой желудок. Не удержавшись от соблазна, я прямо у прилавка с жадностью вонзил зубы в хрустящую подрумяненную горбушку. По пути к метро я отщипывал от булки мягкие теплые кусочки и с наслаждением смаковал это лакомство. Добравшись до станции, присел на лавочку и со звериным аппетитом умял ароматную сдобу до последней крошки. Пошарив в кармане брюк, нащупал копеечную монету. Опустил монетку в автомат и запил сказочный деликатес простой газированной водой без сиропа. Это был настоящий кулинарный кайф. Праздник живота. Истинное гастрономическое наслаждение. В своей жизни я еще никогда не пробовал ничего, вкуснее, слаще и аппетитнее этого куска простого белого хлеба.

Сердце переполняла радость. Это была Свобода. Я возвращался домой…

Дверь открыла мать. Я – сразу на кухню, за стол. Словно с голодного острова набросился на домашнюю еду. Мать сидела напротив меня и плакала. Неслышно. Без слез. Отец не проронил ни слова. Только без конца курил «беломор» – привычка с войны. В этот момент я ощутил пронзительное ощущение вины. Прилив безмерной жалости к родителям. И боль. Острую. Всепроникающую. Почувствовал, насколько они оба мне дороги.

Время открывает глаза. Очищает взгляд от пелены и обостряет чувственное зрение. Спустя много лет, когда родителей не стало, я с беспощадной ясностью осознал, что своими душевными качествами я обязан только им. Отец и мать любили меня. Каждый по-своему. Слепо. Безусловно. Порой чересчур. Они делали все возможное, чтобы вылепить из своего непутевого отпрыска достойного человека. Часто делали это с ошибками и отклонениями. Идеальных воспитателей не существует. Но даже скромное родительское участие в воспитании ребенка приносит намного больше пользы, чем вовсе безразличное отношение к судьбе маленького человека. Зерна доброты и порядочности, высеянные родителями в мою натуру, дали живые ростки и принесли здоровые плоды. Нравственные правила поведения, вложенные родителями в мое воспитание, никогда в жизни не позволяли мне пересечь ту роковую черту, из-за которой нет возврата. Запоздалое прозрение…

Отец, в прошлом военный юрист, подал жалобу на следователя, который, не разобравшись, подвел под монастырь неразумного мальчишку. В результате узколобый формалист был уволен из органов «по несоответствию». Для мента это была «черная метка». Пожизненная. Я встретил его случайно в пункте приема стеклотары, где опальный следак трудился приемщиком. Я узнал его сразу. Вид у него был непрезентабельный. Бывший гроза малолеток был пьян. От него воняло как от последнего бомжа. Полное ничтожество. Меня он не признал. Я был отмщен. Порок наказан. Справедливость трубила победу.

Вечером я вышел на улицу подышать свежим воздухом свободы и заодно навестить своих закадычных дружбанов. Думал, что после всех мытарств меня встретят как героя. Рукоплесканиями и объятиями. Черта с два! Я жестоко обманулся в своих ожиданиях. Всем было на меня плевать с высокой колокольни. Жизнь на воле, как и прежде, текла по своему руслу.

Свиделись. Обменялись слабыми рукопожатиями и скупыми междометиями: «ну чё? как ты? ништяк?» Нехотя вознамерились бухнуть – отметить мое освобождение. Это было все, что смогла предложить мне улица. Сермяжную правду прокуренных, заплеванных и обоссаных парадных. Затошнило… Я отказался… Ушел, не прощаясь…