Юлия Негина - Солнцепоклонница

Не мне чета.

Как утопающий хватается за все подряд, лишь бы остаться на поверхности, я набираю номер и звоню отцу. Я давно ему не звонила, я уже в тринадцать лет научилась не докучать ему нытьем «я скучаю». Года два назад мы встречались последний раз, а до этого прошло десять лет с нашей предыдущей встречи, а между ней и еще одной – еще почти десять лет. Каждый раз мне казалось, что нам удастся по-настоящему поговорить, но ни разу не удавалось. Тогда, два года назад, он потерял глаз: орудовал болгаркой и она сорвалась. Папа работал плотником, хотя был пилотом на пенсии; при храме, хотя всю жизнь был атеистом; в церкви Святой Татьяны, хотя так звали мою маму, от которой он до сих пор шарахался, как от упыря, и делал вид, что не видит, если случайно встречал на улице. Я думала, несчастный случай сделает его сентиментальным, может быть, ему понадобится поддержка дочери, может быть, сейчас самое время предпринять очередную попытку поговорить. Должны же мы за всю жизнь хоть один раз поговорить по-настоящему! Я узнаю номер у его бывших коллег. «У вас случайно нет телефона моего папы?» – спрашиваю я у командира его экипажа и сгораю от смущения.

Мы встретились на автобусной остановке, мы никуда не пройдем, не сядем даже на лавочку. Мы разговариваем стоя, он спешит. На нем небрежно застегнутая куртка, грязные рабочие брюки. Его стеклянный глаз выглядит совсем как настоящий, я бы не угадала, где была травма, если бы не шрам на весь висок.

Как дела? Как твой сын? Он, наверно, уже учится в институте? На кого? Дизайнер? А в какой области: графический, интерьерный, веб-дизайнер? Не разбираешься? Ну, веб-дизайнер, делает сайты. Не знаешь, что такое сайты? Ну это как дом, только в интернете. Ты знаешь, что такое интернет? Может быть, нам познакомиться с твоим сыном, мы все же родная кровь. Не обязательно избегать друг друга.

Он принес мне пшено, сахар и гречку. Тяжеленная, готовая вот-вот развалиться коробка перетянута пестрым кушаком от чьего-то фланелевого халата. Он не купил это. Он взял это в церкви: то ли гуманитарная помощь, то ли пожертвования прихожан. Он думает, я позвонила ему, чтобы попросить чего-нибудь. Мне не нужна гречка, мне не нужны деньги, мне нужен папа. Я хочу, чтобы он гордился мной. Я преуспела и здесь, и там, я занимаюсь теннисом, у меня умница-дочь – я говорю ему правду, я подчеркиваю эту правду. Мне хочется ему нравиться. Он внимательно слушает, у него загорается неожиданная мысль:

– Слушай, раз у тебя все так хорошо, может быть, ты тогда добавишь мне полмиллиона? А то я тут надумал квартиру покупать сыну, и как раз пятисот тысяч не хватает, а неохота брать ипотеку.

Это было всего лишь два года назад. Мой бюджет выдерживал иностранные языки для себя, теннис с лучшим в городе тренером, объективы L-класса для моей камеры, я одевалась в дорогие бренды и покупала продукты, не глядя на ценник. Теперь все по-другому. Теперь я на нуле. У меня кончился завод. Так страшно мне никогда еще не было. Если тебя сбила машина, и ты лежишь обездвиженный, никому в голову не придет обвинять тебя в лени, неспособности взять себя в руки и деградации, тебе принесут апельсинов. Другое дело, когда внешне ты лучишься здоровьем… Завтра Новый год, у меня нет денег даже накрыть на стол. Я звоню папе. Я не могу сдерживать слезы. Папа, мне больше не к кому обратиться. У тебя есть жена, если кто-то из вас заболеет и не сможет работать, другой его поддержит. У меня вообще, вообще никого нет. У меня все дела – под откос. Я практически никогда не болею, но сейчас, сейчас у меня все совсем плохо с продуктивностью. Ты мог бы меня немного поддержать материально. Я знаю, ты копил на квартиру. Может быть, у тебя все еще есть какие-то свободные сбережения.

«А зачем же ты залезла в такие долги? Я думал, ты умная», – отвечает мужчина, который произвел меня на свет.

Утром я собиралась, как обычно, проспать до обеда, а лучше весь день, а лучше – до весны, но меня разбудил звонок: «Ты дома? Выходи, я у подъезда». Я почистила зубы, накинула плащ на пижаму. «Что так долго?» – проворчал он и сунул мне в карман сложенную пополам пачку купюр.

– Заходи!

– Нет, я тороплюсь.

Он развернулся и ушел. Примерно так, в голливудских фильмах, выглядит покупка-продажа наркотиков на улицах Бронкса. Никто их случайных прохожих не заподозрит, что вы знакомы.

Это все, что мне отмерено.

Я рассматриваю пачку: увесистая, с мизинец толщиной, сплошь состоит из потертых банкнот по пятьдесят рублей. Это ровно в сто раз меньше, чем способный хоть как-то помочь мне минимум. Ровно в сто раз меньше…

Мое тело знает все. Глубоко внутри меня – тайник, он трещит, распираемый переизбытком файлов, там есть ответы на все мои вопросы. Но я не имею доступа к архиву, я не разбираю пиктограмм, хотя они меня завораживают, хотя я бьюсь над их расшифровкой от зари до зари и не знаю усталости.

Как добраться до сути? Как понять устройство биомашины, тюрьмы, внутри которой я заключена? Почему я считаю правильным одно, но делаю другое, почему я самой себе не принадлежу? Я взахлеб читала книги по эволюции и биологии поведения человека, я знала такие интервью генетиков и антропологов, которыми удивляла аспирантов биологического факультета; они благодарили за ссылки и утверждали, что общение со мной их обогащает. Я могла поддержать разговор о связи миндалины с агрессией, функции мозолистого тела, про глюкокортикоиды, дофаминовые пути, про шизофрению и посттравматическое стрессовое расстройство. Я продралась сквозь сто страниц о рибонуклеиновых кислотах и не отступила. Ранее я заходила и с другой стороны: цитировала наизусть библию, знала по именам всех пророков Ветхого завета, все притчи Христа, все пророчества книги Откровения. Я пиявкой присасывалась к учебникам по психологии, и, наверно, нет уже автора, которого я не прочитала бы от корки до корки. Я впивалась в книги, подкасты, фильмы, документальные или художественные, которые, как мне казалось, пододвинут меня хоть на йоту к пониманию того, что я и почему живу так, как живу, а не так, как хочу, что со мной происходит. Я пыталась понять, почему мой папа поступил именно так двадцать семь лет назад. И это оставалось для меня непостижимым.

Моя собака увлеченно ловит собственный хвост, стремглав оборачивается пять, десять раз вокруг своей оси, с полной самоотдачей, без малейшего сомнения в адекватности цели. Для нее это не проблема – провести некоторое время за бестолковым, обреченным на провал занятием, она никогда не посчитает его глупым, ей не придет в голову упрекнуть себя в недостатке интеллекта. Я лишь чуть-чуть превзошла ее. Крошечный шажок вверх по эволюционной лестнице. Хотя я тоже бегу за своим хвостом, но у меня хватает ума понять это. Хватит ли у меня ума остановиться?