Юлия Негина - Солнцепоклонница

Я видела ее только один раз, когда сама была влюблена до головокружения, и хотелось петь. Мы должны были утром лететь на море, у дверей стояли чемоданы, в отдельном пакете – соломенная шляпа с широченными полями. Среди ночи я услышала хрип. Сквозь сон подумала, что это он уже заехал за мной, и скрипит входная дверь. Проспала! Неужели мы опоздаем на самолет? Когда я открыла глаза, в дверях увидела ее. Бледная, тонкая, почти прозрачная фигура в белом викторианском платье. Необыкновенной длины черные волосы разбросаны по телу, как саван, лицо в слезах, рот искривился в беззвучном вопле, а вместо языка – черная дыра.

У меня спина похолодела, хотелось закричать, но я была не способна произвести ни звука, так же, как и отвести взгляд. Видение растаяло, стоило лучу света пробиться из-за колыхнувшейся занавески.

Утром я никуда не поехала. Позвонила, сказала, что планы поменялись, отключила телефон, интернет, накупила в местной лавке шоколада и смотрела три дня сериалы. Больше самоубийца не появлялась, и я даже как-то забыла о той страшной ночи. Дела, проекты, новые знакомства все разметали, развеяли; должно быть мне это просто приснилось, решила я в итоге. Но совсем недавно мертвая дева напомнила о себе. Все из-за птицы.

Недалеко, на утесе стоит маяк. Во время сезонных миграций птицы иногда принимают его за луну и разбиваются о прожектор. Сотни пернатых трупиков устилают побережье. Не знаю, какими судьбами, но одна птица умудрилась врезаться в мое окно, хотя оно ну никак не похоже на маяк. Я подобрала ее раньше кошки и принялась выхаживать. Как помешанная, ловила ей мух, собирала в саду червяков, меняла воду в блюдце. Однажды утром захожу к ней со свежей личинкой в пинцете, а в коробке никого нет. Сначала грешила на мурку: не запрыгнула ли она в окно, что, если оно было неплотно закрыто. Но я нигде не нашла ни перьев, ни костей. Неужели улетела, вот так, не попрощавшись? Я так привязалась к этой птице, что даже загрустила о ней и между делом начеркала пару строк о привязанности и разлуке на полях ежедневника, прямо под балансом доходов и расходов за квартал. Ночью мне почудился сдавленный крик и звук шагов в прихожей. Думала, приснилось, пошла на кухню выпить воды, а вдоль коридора – кровавые следы босых ног. Смотрю на стол – прямо на отчете лежит отрезанный язык в лужице запекшейся крови.

Утром в окно постучала птица. Посуетилась на подоконнике и упорхнула прежде, чем я успела рассмотреть, моя ли.

По сравнению со зловещей поэтессой, от которой кровь стынет, архитектора трудно и привидением-то назвать. Не призрак никакой, а так, добрый ангел. Он появляется только во время ремонта, и, скорее всего, это он шепчет на ухо и подбивает меня заказывать на Amazon все эти бесконечные книги по истории балконов, декорацию антревольтов, а потом я хватаюсь за голову: кто меня дернул спустить столько денег на подшивку номеров Architectural Digest за год!

Когда я въехала в дом, штукатурка здесь отслаивалась, паутина свисала простынями, полы прогнили, в мебели царствовали жучки. Два или три года маляры сменяли штукатуров, плотники делали замеры, мебельщики охали над антикварными буфетами, обсуждали лаки, пружины, текстиль. Дом постепенно прогрелся, запахло древесиной и свежей краской, а потом и выпечкой; зимними вечерами я устраивалась у камина и под треск огня продолжала изучать типы винтовых лестниц, рисунки паркетной кладки, состав ковров, значение орнаментов на итальянской керамике. Когда я разгибала спину и поднимала глаза, рядом со мной с карандашом за ухом сидел мужчина с бородой, седой от штукатурки. Встретившись со мной глазами, он улыбался, подмигивал, мол, отличное решение ты придумала для веранды, одобряю; и исчезал, оставив после себя клуб пыли, от которого я непременно начинала чихать.

– Нужно хорошенько вытрясти новые ковры на снегу. Завтра придет мальчик чистить двор, скажи, чтобы выбил как следует. Не хватало еще, чтобы началась аллергия.

Однажды летом в столовую заползла гадюка. Черно-коричневые чешуйки выкладывали на спине зловещий узор. Она лежала посреди комнаты, как потерянный шнурок с ботинка великана.

– Сделай к ней шаг, – услышала я сзади. Это был кинорежиссер. Указание, несмотря на его абсурдность, прозвучало очень убедительно, и я, как под гипнозом, шагнула вперед. Змея не шелохнулась.

– Еще. Еще шаг. И еще чуть-чуть. Стой!

Змея приподняла голову, напряглась и испытующе уставилась на меня.

– Дальше ни шагу! Это зона змеи. Она ее охраняет, – прозвучало сзади, – Так и с людьми. Они подпустят тебя к себе только на строго определенное расстояние, у каждого – свое, и ни на шаг ближе. Задача режиссера – суметь войти в зону змеи, только тогда ты сможешь показать интересную историю.

Эээ, гадюка в моем доме – это перебор! – решила я, когда здравый смысл вернулся. Я сдернула со стола скатерть, набросила на тварь и со всей силы принялась колотить сверху сковородкой. Когда я решилась заглянуть под ткань, ожидая увидеть там кровавую отбивную, змеи не было. То ли ей удалось ускользнуть, то ли мне все от начала до конца привиделось. Однако голос возвращался снова и снова, заставляя меня всматриваться в туман над заливом, цвет носков человека, уходящего навсегда, муху, застрявшую в разбитой кнопке лифта, как в капле янтаря. «Запоминай мелочи, детали, цвета и формы; именно они передадут и чувства, и события, и избавят тебя от заботы называть их напрямую», – умничал кинорежиссер мне над ухом дни напролет, и я отслеживала все новинки, зарекомендовавшие себя в Каннах, не пропускала ни одного фестиваля короткометражек.

В одной из комнат, самой дальней и неухоженной, стояло раздолбанное пианино. Даже не стояло, что подразумевает какую-то самостоятельность, а, точнее сказать, громоздилось наряду c сундуками, разбитыми люстрами, скелетами винтажных кресел без обивки. Когда-то, безусловно, оно было шикарным, и я давно отвезла бы его в антикварную лавку, если бы не отсутствие нескольких клавиш в самом центре. Так выглядела бы инфографика частоты звучания нот в репертуаре владельца. Какие это были ноты, мне все равно не определить с моим музыкальным слухом. Инструмент я не выбрасывала, как и большую часть хлама в доме, и он продолжал служить прибежищем пауков.

Последнюю зиму я пережила с трудом. К весне во мне теплилось не больше жизни, чем в бесприютных духах, что слонялись по дому. Безусловно, кое-что от меня осталось, но даже динозавры не исчезли бесследно, их кости, подпертые металлическими штырями, красуются в музее естественных наук. Траектория моего маршрута представляла зигзаг: кровать – ванная – кухня. Когда звонили коллеги или знакомые, они бормотали что-то про солнце, молодую листву и птиц, но это звучало как далекое эхо. От всего вышеперечисленного я настойчиво отгораживалась плотной занавеской, виртуальной реальностью кинематографа и в итоге свела дни и ночи в монотонную мрачную бесконечность. Постепенно я перестала утруждать себя тем, чтобы перебраться на кровать, отрубалась прямо за компьютером, на котором смотрела фильм, и к утру на лбу или щеке отпечатывалась клавиатура.