Николай Лукьянченко - Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

– Ага, Грачик, – снова бросил Виталий Сергеевич. – По-твоему я – дядька Черномор.

– Ты, ты. Я не отнимаю у тебя твоё звание, – тут же нашёлся Грайчихин и продолжил. – Вот и начнём знакомиться. Виталий Сергеевич – ЭВМ нашей будущей авиации. Большой учёный, но это секрет. Очень прошу – об этом никому ни слова. Договорились?

– Вы думаете, это кому-нибудь интересно? – усмехнулась в ответ девушка. В её грудном голосе воркующе сплелись друг с другом аккорды по-особому произносимых гласных, эхом продолжая звучать в ушах Олега.

– Ещё бы! Это же наш пока единственный в Союзе ПиСюк дистанционного управления с пеленгатором связей. Он первым запеленговал вас. Когда-нибудь мы поставим ему за это памятник. Вот увидите! – продолжал играть представительную дипломатию Владимир.

– А это Олег.

– Олег?! – неожиданно изумилась знакомившаяся.

– Да, Олег. Но не тот, не пушкинский. Ещё древней. Из самих гладиаторов будет. Мы его иногда гладим и приговариваем: Гладиатор ты наш, Гладиатор. Можете тоже погладить, а если не угоден будет – пальчик вниз и мы его – того… – жестом патриция из Цезарских времён чиркнул Грайчихин большим пальцем по груди и животу Олега. – Он же наш персональный гладиатор. Но если хотите, будет ваш?

– О-о-о, вы так щедры. Неужели не жалко? – лукаво взглянув на Батурина, продолжала игру девушка.

– Адам когда-то не пожалел собственного ребра и бог подарил ему Еву. Ну, а я, если вам не угоден гладиатор, представляю вам не ребро, а целого Реброва Кирюшу. А это Володя Чирикин – во всяком случае, в химии не воробей. Правда, есть у нас и Воробей Анатолий. Но где, где же он есть? Улетел. Вылетит воробей – не поймаешь… А ладно, нет так и нет. А этот журавль – Папа, не якутский, наш собственный, но готов быть в любой момент и римским и ещё, чёрт его знает, чьим… Как видите, вы оказались на Олимпе – у нас здесь все, если не боги, то уж герои. Это точно. Вот только нет богини. Но теперь, я думаю, никто не может упрекнуть нас в том, что наш Олимп недоукомплектован. Знакомьтесь и царствуйте. Если хотите инкогнито, можете назвать себя лишь мне на ушко, – потянулся по‒патрицийски к девушке то ли для того, чтобы подставить ухо, то ли для поцелуя Володя Грайчихин.

– Очень приятно. Я рада, действительно, олимпийскому знакомству. Меня зовут Анжела, – изящно отстраняясь от Грайчихина, сверкнула резкими искринками медово-золотистых глаз и сочногубой улыбкой подошедшая.

– Да вы настоящий ангел, дитя моё, – вдохновенно играя отведённую ему роль, заговорил Папа. Папа – было прозвище двухметрового гиганта, студента химического факультета, Виктора Дыева, злого волейболиста и баскетболиста, игрока сборной университета, в быту доброго и открытого сердцем человека. – Я готов молиться с вами любому богу. Олимпийскому и не олимпийскому, чёрт возьми…

– Папа, Папа, не забывайте, что вы отец родной и не одного, наверное, семейства. Анжела, я ваш верный слуга и защитник. Располагайте мною в борьбе с такими дьявольскими искусителями, – загораживая Анжелу от громадины Дыева, жертвенно изобразил преданность и покорность Грайчихин.

– Вы так любезны, и скромны, – принимая игру студентов, проговорила Анжела. – Как памятник.

– Вы находите?! – изумился Владимир Грайчихин.

– Да, нахожу, но только с той разницей, что на памятнике есть имя.

– Анжела, вы меня убили. В самое сердце. Я умираю…

– Тогда быстрее говорите своё имя, чтобы надгробие не оказалось безымянным.

– Ах! Какое коварство! Вы не ангел, а дьявол! Дьявол искуситель! – продолжал играть свою рыцарскую роль Грайчихин. – «Что тебе в имени моём?» Возьмите лучше мою душу.

– Ага! А тело впридачу! Не слушайте вы его, Анжелочка. Грач ещё та птичка-говорун, кого хочешь, заговорит, – вставил Виталий.

– Витальеро, о чём ты?

– О птеродактиле! – захохотал Виталий.

– Вот как! Уж, не из тех ли вы, сударь, времён, в которых нельзя произносить имя всуе? – уколола Владимира Анжела. Она словно отыгрывалась за своих предшественниц, восторженно робевших в его чарах.

– Я сейчас умру, – наткнувшись на руку Анжелы, воскликнул Грайчихин.

– Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Умирайте. Ваш Папа отслужит молебен: «Приставился раб божий, который представился то ли Грачём, то ли Птеродактилем», – играла с Грайчихиным Анжела, вызывая смех у ребят.

– Анжела, вы ж не Кассандра! – вступил в разговор Олег, окрылённый неожиданной возможностью обратить внимание девушки на себя. – Кассандра знала: погибнет Троя. И здесь могут погибнуть, и даже не трое?

– Это как?

– А так! Владимир, Витальеро, да и я – уже трое. Владимир – скромнейший из скромнейших патрициев, владеющий миром и постоянно мечтающий овладевать и антимиром. Он уже приготовил вам капкан. Поберегитесь. Ведь мир и антимир – это, как известно, аннигиляция.

– Спасибо, Олег! Спасибо за предупреждение. Я не Кассандра, но не вижу себя в капкане Владимира, – насмешливо и игриво проговорила Анжела, отстраняясь от Владимира, давая понять, что отвергает притязания Грайчихина, уже явным орлом взлетевшего над всеми и готового вонзить острые когти в почти пойманную жертву.

– Вот и есть уже один! – воскликнул Виталий Сергеевич.

– Всё гибнет, всё рушится! Сколько раз я себе говорил, что надо владеть мне и адом, – не сдаваясь, смеялся Владимир. – Да не верьте вы им, Анжелика. Я совсем не тот, за кого они меня выдают.

– Да, да. «Шеф, всё пропало!» – зовите его просто Грач, а ещё проще – Грачик, – издевательски приземлил трагедийно взлетевшего Грайчихина Виталий Игнатов. – А грач, как известно, птица перелётная. Так что имейте в виду, лучше синица в руках, чем грачик в небе.

– По его атаке он, скорее ястреб, если, как вы говорили, не Птеродактель, – бросила с очаровательным придыханьем Анжела, лукаво сдобрив своё сравнение испуганно вспорхнувшими глазами и разбежавшимися в улыбку губами.

Анжела Алкина чувствовала себя как на сцене. Она видела, как внимательно и удивлённо рассматривают её ребята, несколько минут назад ещё не допускавшие и мысли о возможности существования в такой дали от Москвы редчайшей гармонии женской красоты и ума девушки, легко и достойно вступившей в спор-игру со студентами и даже профессором столичных вузов. В одних глазах она читала смену настороженности первого знакомства лёгким непониманием и неприятием её давящей красоты, и боевитости речи, в других глазах, наоборот, её предсказанное появление и вторжение в их жизнь против их воли и против её желания, тоже вызывало очарование ею и растущее внимание к ней.

И особенно жгучим, как показалось Анжеле, горящим взглядом обдавал её Олег, остроглазость которого, наэлектризованность подчёркивалась и усиливалась с каждой минутой. Щетинящаяся борода и короткая стрижка барометром выдавали силу заряда, переполнявшего Олега. «Настоящий гладиатор!» – подумалось ей, поймавшей себя и на своём внимании к нему. Сладостное чувство зова плоти разогревало её кровь ожиданием, обещанием чего-то томящего и обжигающего, как жалящие цепкими сладко-колючими звуками вступительные аккорды песни о любви, о страдании, о тоске и ласке. Но, несмотря на то, что Анжела была избалована вниманием к себе, она впервые почувствовала, что сама хочет броситься с головой в эту новую неизвестную для неё реку. Она уже чувствовала, что всё складывается так, как она бы и хотела сама. Её вовлекли в магический круг предчувствий сладких чар, а и, возможно, наслаждений, в круг, в который каждая девушка её лет мечтала бы быть вовлечённой. Анжела волновалась, боялась быть обманутой ожиданием, и поэтому очень хотела быть смелой и сильной.