Артём Кайнов - Проклятый Рай. Здесь есть всё, о чем ты мечтал, но нет того, без чего не можешь жить

– Что? Что ты несешь, балабол? Ты иди вон эти сказки кашолкам рассказывай. Недаром тебя Лена к едрене фени вышвырнула. Ты же за ней приударивал, правда? Что, Дмитрий опередил? – проканючил Гена. – Ты что мне лапшу на уши вешаешь, демиург!

Вадим пошатнулся, но тут кстати вышел из укрытия Алексей.

– Надеюсь, предки не сглупили и оставили тебе карту, по которой будет легко туда добраться? – вмешался Алексей. – А то я не прочь приобрести две путевочки в сию землю обетованную. Впрочем, как говорят мудрые, «с милой рай и в шалаше».

– Увы, дорогой мой приятель Алексей Небожитель, сын Авангарда Металлурга. Сей город невозможно отразить на карте. Подобно зрелому чувству, он открывается только высоко развитым людям, которые уже давно канули в лету и поросли коралловым рифом.

– А он мне весь день глаза мозолит! Маячит, словно радуга на горизонте, представляешь? Стало быть, я действительно небожитель!

– Он надо мной издевается, – пожаловался Гена соседу, что приобнял его, а сам смотрел на Вадима с улыбкой от уха до уха. – Черт побери, вы все здесь гребаные истуканы, – вспылил он, толкнув соседа в бок и вскочив на ноги. – Ты своим подругам можешь втирать эти мелодичные байки, сказочник из Усть-Пердуйска. Расталкуй-ка мне нормальным языком лучше то, откуда у тебя все это бросовое тряпье и фальшивые цацки, а?

Алексей и так оттянул достаточно времени, изнывая от штрафа волнения. Он хлопнул Вадима по плечу, усмехнувшись, и пошел прочь.

– Уж точно не мама на день рождения подарила, – намекая на вязаные свитера собеседника, обронил Вадим.

– Знаю, знаю, что не мама. – Гена ткнул указательным пальцем в визави, а затем схватил его за футболку. – Она бы вообще от тебя отвернулась, если бы узнала, что эти дрянные шмотки ты содрал со всего государства. Разве твоя мама этого хотела, когда отдала тебя в спортивную школу? Разве она знала, что, разъезжая по всей стране, где проходили соревнования, ты вместо того, чтобы забивать свою спортивную сумку трофеями и медалями, за бесценок покупал всякие финтифлюшки на казенные деньги и продавал их по приезде домой втридорога всяким простофилям?

– Что ж… – как бы сдирая маску с лица, вполголоса продолжил Вадим. – Я продавал, а ты обчищал. Ах, злыдень ты наш умильный, пойми, что все, кто тебя сейчас окружает, честно говоря, общаются с тобой из жалости. Ведь ты же, тупая твоя голова, даже не понимаешь, что со дня на день вылетишь из общежития пинком под зад, и к кому ты пойдешь, если не к нам, презренным лицемерам и преступникам? Такому мерзкому гостю, как ты, не один адекватный человек рад не будет. Впрочем, кое-где тебе все-таки будут рады… Удивительно, но такое место и впрямь существует. Вадим скрестил четыре пальца у его носа.

– Чуть что, вместе там окажемся, запомни это! Как ты смеешь угрожать мне вылетом из собственной комнаты, подлец! Я ее кровным трудом заработал, вот этими руками, – завопил Гена. К нему уже подскочили два напарника и стали придерживать ему руки, хотя и готовы были вот-вот прыснуть со смеху.

– Ой, да брось, в мире нет такого места, где бы мы оказались с глазу на глаз. Разве что… – Вадим усмехнулся. – Ладно, довольно с тебя.

Гена, поведя головой, встрепенулся и ринулся было вперед, елозя и тормоша руками, как его тут же подхватили за локти два наблюдателя и по-актерски прижали к стене.

– Хватит, Генчик, нельзя буянить, если перепил, – сказал один слева.

– И вправду, Гений, не стоит оно того, остынь, – сказал второй справа.

– Да вы что, отпустите! Он же издевается надо мной, смеется, подтрунивает!..

– Подзуживает! – добавил Вадим сзади.

– Подзу… Недомерок!

– Да отпустите вы его. Много чести. Катись отсюда, – свысока сказал Вадим.

– Сам катись, – ответил Гена, указав на него, и добавил: – В свою Эльдораду. Иван Федорович Крузенштерн.

Наблюдатели вновь дружелюбно приобняли Гену: дескать, вот так Генка! Минуту назад был пьян вусмерть, а сейчас трезв как стеклышко.

Вадим усмехнулся и прошел мимо, задев плечом неприятеля. Геннадий тут же взъерепенился, но быстро успокоился.

– Не можешь ты, Генка, дружно жить. Зачем-то ищешь виноватых ни за что ни про что.

– Ага, нос задираешь, как школьник…

– Да что вы понимаете? – огрызнулся Гена. – Вы в этом видите банальную склоку, а я – гражданский протест.

Приятели захохотали.

– Ох, Гений, побольше бы так шутил!

– А между прочим, мы тут все веселье пропустим!

– Экая потеря! – возразил Геннадий.

Приятели взяли его под мышки.

– А что, Генчик. Приглянулся тебе кто-нибудь из девчат, ась? Вот эта, как бишь ее, Люда – очень даже ничего, не находишь? Охохоюшки. Простоушка-хохотушка. Разве можно желать большего?

Так, говоря друг с другом, они вернулись в секцию, где уже творилось что-то невооброзимое.

– Привет, – как бы не веря своим глазам, подголоском прощупала Донарава Васильевна. – Вид у тебя какой-то потрепанный и расторопный, точно у загнанного зверька. Подрался, что ли?

В ярком и колком желтом свете сухое лицо Донары Васильевны казалось высеченным из материи пространства. На ней был бежевый слежавшийся халат, в котором она выходила в секцию уже на протяжении многих лет.

– Да ерунда, все в порядке. Просто я пешочком поднимался, – не сразу ответил он, приостановившись.

– А что, лифт не работает?

– Да нет, работает. Это чтобы крепче спать, так сказать…

– Ну-ну, – проговорила она. – Подойди ко мне.

Гуес, помешкав, подступил к ней. Она не спеша потушила окурок в банке из под кофе, заменившей ей пепельницу (теперь в секции она была единственным курильщиком сигарет), встала, приосанившись, и начала легонько поправлять воротник и капюшон на пуховике Гуеса. Он чувствовал, как отдавали тленным дымом ее костлявые руки, что так аккуратно скользили по его рукавам; видел ее опустошенные глаза, словно обласкивающие каждую складочку на его одежде, замечал ее то ли скрытую, то ли вздрагивающую улыбку.

– Спасибо, все в порядке, – нехотя отшагнув, сказал он. – Я хочу спать.

– У тебя точно все хорошо? Не забывай: ты можешь мне спокойно рассказывать о всех своих проблемах, какие бы они ни были.

– Нет-нет-нет. Я устал. Все в порядке.

– Ну, тогда спокойно ночи, дорогой мой.

Он приветливо кивнул ей в ответ и, пятясь, боком вошел в секцию. Из-за большой протяженности секции казалось, что лампочка здесь светит тусклее, чем в санузле. К тому же сквозь окно на балкон вмешивался платиновый, холодный лунный свет. На минуту Гуесу показалось, что за окном идет странный ледяной дождь. Он ниспадал не каплями на землю, как это обычно бывает, а округлыми киселевидными прослойками, обволакивающими все выступы и выемки ребристых структур зданий, бальзамируя их окаменевшую плоть. Нездоровая, ирреальная действительность; сущий сюрреализм. Все предметы в секции, будь то старый набор обшарпанных стульев с насиженными подстилками и крохотными трещинами или громоздкий стол на четырех брусьях-ножках, под одну из-под которых была подложена картонка, сложенная вчетверо, – съёживались в смоге безвременья и вневременного распада. Посуда, допотопная и безыскусная, стояла кучками, кое-где виднелись календари с давно прожитыми датами, жирно лоснились мебельные плоскости с вкрапинами наклеек и еле заметных надписей и пылилась разное хозяйское барахло вроде швабр и металлических вёдер. Казалось, что в какой-то момент жизнь оставила это место и обрекла его на скорбное бессмертие, на вечную непреодолимую муку. Даже рифовый коврик Эллы и ее забавные тапочки не могли скрасить серую обстановку и скорей представляли собой некое недоразумение.