Владислав Ситников - Сопричастность. И наестся саранча

И она договорилась. Старые связи и хорошая знакомая сработали и на этот раз. Казалось, что удача и талант выкручиваться помогли Галине. Клиент вроде бы успокоился и, возможно, придя в себя и узнав, что происходит в стране, даже когда-нибудь скажет спасибо за помощь. Тем более что солнечный берег Испании он в меру благополучно покинул лишь с небольшой задержкой в несколько часов. Надо будет его просто отблагодарить: послать конверт, добавить к посылке баночку крабов, баночку икорки и дорогой водки. Это был еще один прием из арсенала Галины, который спустя годы будет вызывать у адресатов подобных посылок скорее недоумение, скрывать которое им с успехом позволит лишь увеличение толщины сопроводительных конвертов.

А в это время, когда Галина размышляла о последствиях инцидента и мысленно кляла на чем свет стоит «этого прохиндея» из Межкомпрома, стрелка часов перешагнула через полночь, и в Москве наступило 17 августа.

Галина почти бежала по коридору и, молнией пролетев через секретариат, без стука вломилась в кабинет Александра Евгеньевича.

– Ой… – растрепанная Люба резво поднялась с колен и, сверкнув глазами, бросила фатальную для своих фантазий о будущей сладкой жизни фразу: – Стучаться не учили? Выйди отсюда!

– Что-о?

Если бы не подоспевший на шум Алик и наконец справившийся со своими штанами Александр, этот и без того исторический день участницы так и не состоявшейся драки, возможно, запомнили бы на всю жизнь, наблюдая в зеркале шрамы от ногтей, оставленные соперницей. Внезапно на поле брани влетела Таня.

– Галина Борисовна, извините, что помешала: там скандал в оперзале. Приехали из Промснабэкспорта с платежками. Хотят вывести все деньги, а у них не принимают документы.

– Доигрались? – Галина обвела взглядом загнанной волчицы всех, кто находился в комнате, и немедленно вышла.

В оперзал, который на самом деле был частью коридора, Галина не пошла. Она направилась прямиком в свой кабинет, откуда попыталась связаться с главным бухгалтером Промснабэкспорта – организации, руководитель которой хоть и покинул берега Испании относительно спокойно, но мириться с таким проколом, судя по всему, не собирался.

В оперзалах по всей стране, как в этом, почти пародийном, так и в тысячах других, настоящих, бурлили эмоции, никак не связанные с личными обидами руководителей различных компаний. Страна рухнула в хаос дефолта. Предприимчивые валютчики, закаленные в борьбе с КГБ еще в далекие годы застоя, могли, если бы захотели, с упоением повторять бессмертные строчки Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Правда, большинство из них предпочитало более близкую их духу лирику, то и дело в разговорах между собой повторяя крылатое выражение: «Если слышен денег шелест, значит, лох пошел на нерест». Это был момент их триумфа, неожиданно открывший возможности для баснословного заработка.

Молодой Мирза, оказавшийся на просторах финансовых морей волею случая всего лишь за год до этих событий, даже не имея профильного образования, моментально смекнул, что настал его час. Пользуясь старыми знакомствами среди бывших иностранных студентов и крутившихся в их среде фарцовщиков и мошенников всех мастей, он сновал по Москве с огромными спортивными сумками, меняя одну валюту на другую и обратно. На дилинг он заезжал только для того, чтобы свериться с курсом и заказать очередную порцию дефицитной наличности. Ведомый жаждой деятельности, он не особо обращал внимание на понурые лица коллег. Их команда жила своей жизнью, которая, наконец, подобралась к закономерной развязке существования.

Галина Борисовна, когда в ее кабинет вошел внешне спокойный Алик, тщетно пыталась что-то сказать в трубку, из которой бесконечным потоком лился монолог бухгалтерши, клявшей на чем свет стоит и президента (того, что так удачно избежал гибели на рельсах), и правительство, и вороватых банкиров-спекулянтов. В конечном итоге она бросила трубку. Жалостливое и просительное выражение лица Галины мигом сменилось на властную маску.

– Ты знаешь, что сделал этот козел? – эпитет, который демонстрировал максимально допустимую для Галины степень выражения ненависти к человеку, крайне редко встречался в ее разговорной речи, но сейчас она не могла сдержаться.

– Дефолт объявил? – Алик по привычке держался обеими руками за лацканы пиджака, переваливаясь с носка на пятку.

– Очень смешно. Обхохочешься. Твой папенькин сынок решил поиграть в президента, и когда этот козел…

– Какой теперь?

– Все козлы, – Галина сделала акцент на последнем слове, так что Алик невольно мог принять эту фразу и на свой счет. Но не стал. – Шалаев, козел, пришел к Сашку и предложил сохранить часть бумаг, чтобы заработать на курсе, а часть ему, видимо, откатить. В итоге у нас на несколько миллионов долларов барахла, и клиенты требуют либо вывести деньги, либо где-то покупать валюту.

– И что?

– А то, что денег нет.

Уточнять, где деньги, Алик не стал. Он предпочитал избегать подобной информации, во-первых, чтобы не расстраиваться, во-вторых, чтобы, с чистой совестью глядя людям в глаза, уверять их, что он знать ничего не знал. Это все она…

– В общем, этих гавриков я уволю сама. Татьяна говорит, что есть толковые девчонки, которые ей помогут. И Мирза точно не с ними в команде, он парень смышленый. Я ему доверяю, думаю, разберется.

– Уверена?

– А что остается делать, скажи мне, пожалуйста? И Евгеньевича этого тоже надо гнать. Вместе с его шалавой. Хватит. Надоел. И папаша его – сидит как сыч на своей даче, ничего не делает, только названивает постоянно, переживает, что сыночку мало платят.

– Я разберусь, – мозг Алика работал в таких ситуациях мгновенно. Он, как натасканная на поиск раненых тетеревов легавая, почувствовал возможность заработать немного денег. Впрочем, ему самому подобное сравнение вряд ли понравилось бы.

Александр Евгеньевич жил в добротном сталинском доме в районе проспекта Вернадского. Оставаться на работе ему совершенно не хотелось. Слишком много событий произошло за один день, что для него, привыкшего к летаргическому течению будней, было крайне непривычно и тревожно. Тем более что все случившееся было из разряда неприятностей, обвинить в которых кого-то другого было почти невозможно. Конечно, его вины в дефолте не было, но в ситуации с портфелем облигаций и тем более с Любой он, со школьной скамьи привыкший к похвалам и восхищению, оправданий себе найти никак не мог. И это злило больше всего.

Оставшуюся часть рабочего дня он просидел в кабинете, ожидая, когда же его призовут к ответу. Но никто не входил. Ни Алик, которого он, к слову, почти не боялся, хотя прекрасно знал о его талантах и особых «боевых» заслугах, которые ужасно не вязались с комичными ужимками, шепелявостью и, особенно, манерой в минуты особенно драматических объяснений раскачиваться на каблуках, схватившись за лацканы пиджака короткими руками. Ни Галина, в которой он видел гораздо большую угрозу и при которой несколько робел, чувствуя себя великовозрастным нашкодившим учеником. Это было вдвойне неприятно, учитывая, что к женщинам он относился с огромной долей пренебрежения, а в реальной школьной жизни в такие ситуации с учительницами, которые души не чаяли и в нем, и в заграничных сувенирах от его авторитетного папаши, попадать никогда не доводилось.