Ний Хааг - Совершенство

– Ты снова изворачиваешься, приятель, – процедил раздражённо Рон. – Тебя что, не могло потянуть на землю более плодородную, чем эта?

– Меня всегда манил Север, – снова врал Эйдан, с трудом выдерживая подозрительный взгляд коллеги. – Этот экстрим, суровые условия… да что я тебе рассказываю? Ты и сам всё знаешь! А люди? На Севере настоящие закалённые люди, не испорченные фальшивой цивилизацией – вот я и захотел быть поближе, окунуться во все их тяготы, быт…

Эйдан развёл руками и пожал плечами, намекая на то, что он говорит очевидные вещи и не понять его Рон не может. Но Рон – мог, поэтому делая глоток из кружки, продолжал следить за молодым полярником прищуренными глазами.

– Насчёт людей ты прав – люди здесь настоящие, закалённые… И закаляет их не холод и невыносимые условия жизни, не каждодневная опасность остаться в снегу! Закаляет их честность, ответственность и взаимовыручка; готовность пожертвовать своей жизнью, если придётся, – и понимание того, что ради твоей жизни другие так же пойдут на жертвы. Поэтому люди здесь настоящие, салага… А вот ты – нет!

«Кто бы говорил о честности? – подумал уязвлённый Эйдан. – Видели бы вы себя оба, когда речь заходит о моём предшественнике здесь на Коргпоинт! Как же его звали-то? Ах, да!.. Вас же обоих трясёт, когда я начинаю его вспоминать… Да я специально завожу о нём разговор, когда меня достают ваши расспросы о моём прошлом – например твоя рожа, Рон, сразу напоминает престарелый лимон, а Ломак прячет глаза, так, словно я застукал его с эрекцией на детской площадке! Что ты скрываешь? О чём вы умалчиваете оба? И почему меня так быстро одобрили в вашу смену? „Несчастный случай прошлой зимовкой“ – ни хрена не объясняющий, расплывчатый термин, тебе не кажется?»

Между тем, изобразив изумление, молодой человек воскликнул:

– Что это значит, Рон? Ты меня в чём-то хочешь…

– Это ты добряку Ивлину будешь петь про то, как тебя всегда манил Север, – перебил Корхарт негромко, однако у Эйдана было такое чувство, что его приподняли за ухо. – Мне этого дерьма не нужно! Севером либо бредят с детства и готовы остаться в его снегах навсегда, либо страшатся даже мысли о нём. Сюда едут, не боясь ни обморожения, ни офтальмии, готовые к каждодневному риску…

– К тому, что происходит сейчас невозможно подготовиться.

– Не передёргивай мои слова, ты прекрасно понял о чём я говорю! Ты не «болеешь» Севером, и я это вижу. Быть может океаном, льдами и айсбергами – да, пожалуй… Я вижу, как горят твои глаза при упоминании океана, но здесь – на суше – ты проездом; ты просто турист, который что-то прячет у себя за спиной в рюкзаке, и это мне не нравится! Ивлин – мой друг, который тебе доверяет, и я не хочу, чтобы ни он, ни я в тебе ошиблись. Тебе что-то надо от этого места, а стало быть, и от нас тоже – и это мне чертовски не нравится! Ты сюда проник, как контрабандист, в тебе чувствуется какой-то страх, и ты его пытаешься закопать здесь, салага!

Данное ещё по приезду Ломаком прозвище «салага», прозвучало из уст Корхарта не случайно – матёрый полярник хотел подчеркнуть, что говорит за двоих, что его отсутствующий друг пускай и не высказывается напрямую, но мыслит также. А при слове «контрабандист», Эйдан и вовсе почувствовал неприятный холодок, тронувший затылок и шею.

– Давай для начала успокоимся, хорошо? – парень примирительно поднял руки и подался вперёд, чтобы быть на свету. – Рон, все твои подозрения, лишь из-за этой ситуации с потерей связи и, поверь – меня она пугает не меньше твоего! Она меня пугает даже больше! Никакой я к чёрту не контрабандист и единственное что могу здесь закопать – это свои надежды на будущее… Пойми, я поменял профессию, можно сказать поменял всю свою жизнь и с чем я столкнулся? С тем, что влип в ситуацию, которая заставляет даже бывалого полярника подозревать меня в скрытности!

Эйдан изобразил на лице сожаление и недоумение, однако его мысли отмеряли барабанную дробь – необходимо было что-то скормить подозрительному коллеге, причём такое, что выходило бы за рамки обыденности и именно этим отвело подозрение. Мысль о том, чтобы вновь перевести тему и заговорить о человеке, которого сменил на станции Ридз, вдруг показалась Эйдану слишком поверхностной и явной. Взвинченный Корхарт с лёгкостью поймает лгуна на трюкачестве, а стало быть, заподозрит ещё больше! Требовалось что-то неожиданное, даже для самого себя.

– Понимаешь… Как тебе объяснить?.. Направляясь сюда… я преследовал цель написать серию очерков о жизни полярников… Однако теперь понимаю, что материала хватит на целый роман. Да, на целый роман о жизни людей на краю света… Отшельников, если хочешь, – таких людей, как ты с Ивлином! Да, чёрт возьми, именно так! О таких людях, которые двигают этот мир вперёд, оставаясь за пределами затхлой и душной цивилизации. Для этого мне было необходимо стать причастным к этому, понять каково это оставаться человеком за чертой вечного холода. Настоящим человеком, открытым, сильным и честным…

Не готовый к напористым расспросам коллеги, Эйдан врал на ходу. Взволнованный внезапной подозрительностью Корхарта, он едва мог удержать поток мыслей, которые всё дальше и дальше увлекали молодого полярника в дебри вранья и выдуманной сказки. Слова скрытой лести и хвальбы лились из молодого человека, как из рога изобилия.

Обескураженный и сбитый с толку Рон слушал молча, хмурясь всё меньше и меньше. Где-то посреди пространных воспоминаний Эйдана о том, как он отлично писал эссе ещё в колледже (и даже за деньги на заказ), Корхарт не выдержал и замотал головой:

– Стоп, погоди! Ну, допустим… Но ты не делаешь никаких записей! Не ведёшь дневник, – или что там принято в таких случаях, – у тебя нет ноутбука, у тебя даже нет диктофона! А у писателя есть диктофон, я точно знаю.

– К чёрту диктофон! – воскликнул Эйдан порывисто и театрально. – Говорю тебе – к чёрту! Вот мой самый важный инструмент, – Ридз постучал себя пальцем по виску, – самый надёжный и самый правдивый. Самое важное – выплеснуть на страницы эмоции, отфильтрованные памятью, провести события через лабиринты мыслей и дать взвешенную оценку через призму собственного эго! Иначе, ты просто осуществляешь дерьмовый пересказ имевшими место фактам, понимаешь? О чём я должен писать, слушая собственные записи в диктофоне? О том, что я видел? Или правильнее будет возродить весь тот напор чувств, который я ощутил и уже не смогу вытравить из сознания? Сито, понимаешь, сито – вот то, что должен уметь творить публицист! Всё остальное – шелуха, которой заполняют строки. Взять, к примеру наш с тобой разговор сейчас – что я, по-твоему, должен надиктовать? Что у меня состоялась неприятная беседа с Роном Корхартом и он меня в чём-то подозревает? И всё? И многое ты извлечёшь из этого потом, когда будешь слушать сухой отчёт из динамиков? А теперь представь, что способно выдать сознание, когда пройдёт время и надумай я, допустим, изложить наш сегодняшний вечер. Слова, эмоции, чувства… всё это спрессованное, смешенное, дозревшее и созревшее в памяти, как хороший виски в бочке – вот оно изложение! Ты словно спустился в тёмный подвал, пошарил по пыльным полкам и среди паутины отыскал бутылку «Скэйркроу», которую припрятал в момент памятного для себя события… Ты вытаскиваешь её на свет, откупориваешь и наливаешь в бокал ту самую историю, которая была закупорена в бутылке, в подвале, в памяти!.. Вот она – история! Это не конспект, с записанной ситуацией «тогда», – это видение уже целой истории «сейчас», раскрытой перед читателем только что!