Аглая Тураева - Безлунные ночи

– Вот как? – судя по голосу, Тенгоку-но-Цуки усмехнулся. – Поклянитесь, что она не покинет поместье прежде меня и не будет говорить с кем-то, кроме нас. Хотя не стоит. Мне в любом случае конец. Слуг в вашем доме почти нет, но даже такой искры достаточно, чтобы загорелся пожар… Пусть доживает свои лет… пять? Шесть? Я не силён в возрастах.

Янаги подняла фонарь повыше, и его свет упал на гребень Хангёку и лицо Тенгоку-но-Цуки – холодное, бесстрастное. Он впился взглядом в гребень, будто впервые его разглядел. Тенгоку-но-Цуки нахмурился.

– Отдайте гребень, – тихо, но отчётливо прошипел он. – Смертные недостойны знать имени Императора!

Перепуганная Хангёку вынула гребень и протянула его Тенгоку-но-Цуки. Бог посмотрел на него пару мгновений, убрал за ворот старой юкаты Янаги, которую она ему дала вместо изорванных одежд. Он развернулся и ушёл обратно в комнату, лёг на футон, откинул свою длинную гриву назад и укутался в одеяло. Янаги жестом показала гейше на выход и прошла вслед за богом, опустилась рядом и осторожно тронула красные пряди. Они странно поблёскивали и на ощупь сальные, как грива у коня, которого давно не мыли.

– Вы онна-бугэйся, да? – спросил Тенгоку-но-Цуки, и голос его звучал так скорбно, что у Янаги сжалось сердце. – Научите меня, как вы не боитесь смерти. Как вы… бросаетесь в неё с головой, хотя у вас есть жёны и мужья, дети и родители, любовники и любовницы, ради которых стоит жить? Как я могу принять смерть, если смерть для нашего рода – такая же болезнь, как для вас заражение крови и лихорадка? Как я могу к ней подготовиться, если моя гибель уничтожит отца?..

– Так поднимите луну, – ответила Янаги. – Пусть ваш отец знает, что вы живы. И пусть вернёт солнце на место.

– Нет… – Тенгоку-но-Цуки коротко рассмеялся. – Это хорошо, что нет солнца. Значит, отец не сломался. Он будет биться за свою свободу до последнего.

– Но жертвой этой борьбы станет народ Тенгоку.

– Народ? Который предал Императора, ворвался во дворец и сказал, что боги должны быть пленены, а не править по природному праву? Отец что, должен жалеть предателей, которые бы убили его, не будь он солнцем?

Янаги просто тяжело вздохнула и мысленно досчитала до десяти.

– Я слуга, а слуги о таком не думают, – произнесла она. – Я буду оберегать вас в стенах этого дома, и мои слуги никогда не предадут вас…

– Лжёте, – с безмятежной улыбкой ответил Тенгоку-но-Цуки. – Обещания верности приятны, но вы не убили гейшу, когда я сказал это сделать… разве у меня есть выбор? Я буду делать вид, что верю вам, если это польстит вашему самолюбию. Может, мы с отцом плохо льстили чьему-то самолюбию, и из-за этого всё случилось…

* * *

С нодати Тенгоку-но-Цуки не расставался. Это смешно, ибо смысла в таком мече нет. Для кого их куют? Самураи таким оружием не пользуются, а пехота против всадников использует простые и дешёвые нагинтаны, ибо такие мечи и доставать долго, и стоят они неразумно дорого. Поэтому нодати зря занимал место и руки бога. Тенгоку-но-Цуки клал его под футон, когда ложился спать, и даже вместе с ним ушёл принять ванную. Как богу отказать в ванной? Но Янаги мрачно думала, сколько дров пришлось сжечь, чтобы нагреть воду. Дрова стоят недёшево. Рядом лес, конечно, но лес священен и защищён от вырубки повелением Императора. Хангёку на разговоры про дрова только смеялась. Она считала, что без солнца никакие дрова не помогут.

Янаги в последние две недели, пока Тенгоку-но-Цуки был у неё в подворье, старалась не думать лишний раз. Конечно, она обязана служить сыну Императора и богу, но чем такая – даже символическая – служба кончилась для отца? Когда-то он случайно влез в торговые дрязги и раскрыл какой-то заговор в столице, пока мстил за убитого господина, и ещё более случайно его выделили и наградили катаной с императорским драконом. Это отца и сгубило. Самурай с подобным достатком не может быть приближён к богу, не может сражаться против врагов бога. Всё, что он может – только умереть, чтобы не жить с позором, в котором нет его вины. Янаги не боялась смерти, но это нечестно. Она молилась, чтобы Тенгоку-но-Цуки не требовал от неё ничего больше крова. Если потребует – права отказать у Янаги не будет.

И Тенгоку-но-Цуки будто слышал её молитвы. Он ничего не требовал, и если и говорил с ней, то как актёр – прятал чувства и мысли за поставленным голосом и скупыми жестами. Но Янаги видела, с каким трудом Тенгоку-но-Цуки даются слова. Он почти не вставал с футона, ходил по поместью неслышной тенью и постоянно расчёсывал свою гриву гребнем, взятым у Хангёку.

Сейчас Тенгоку-но-Цуки мысля в маленьком закутке из фусума, и Янаги ждала его в комнате. Не потому что хотела угодить богу. Просто делать толком нечего. Хангёку сказала, что она слишком стара, чтобы трепать нервы из-за капризов богов, и ушла в свой домик в деревеньке слуг. Иногда Янаги говорила со слугами, но те заняты в собственных домах. Им нужно кормить семьи, а госпожа прекрасно проживёт и сама.

Тенгоку-но-Цуки отодвинул фусума и вышел. Его мокрая грива липла к юкате, и бог зябко повёл плечами. Так он совсем замёрзнет. Заметив Янаги, сидящую в тени, Тенгоку-но-Цуки вежливо, но безжизненно улыбнулся. Он приподнял влажные пряди и откинул их, обнажая лебединую шею, такую белую по сравнению с этим багрецом.

– Я не ждал вас, – сказал Тенгоку-но-Цуки скучающе. – Знал бы, может, приоделся получше…

– В этом нет нужды. Я подумала, что вы захотите отдать какие-то распоряжения, и…

– Распоряжений у меня нет. Точно не к самураям.

– Вы что-то имеете против моего сословия?

– Не думайте, что это зависит от вас. Нелюбовь к самураям – это, можно сказать, наше семейное проклятье! – Тенгоку-но-Цуки усмехнулся. – Мой прадед считает их самым опасными и безответственными катайханэ во всей Тенгоку. Впрочем, давно уже правит не он, так что не берите в голову.

– Вам… не трудно с такой гривой?

Янаги не знала, почему это спросила. Это, наверное, невежливо. Но терять ей нечего, и когда ей ещё удастся спросить о таком? Тенгоку-но-Цуки сначала замер, поглядев на Янаги, словно она спросила что-то настолько глупое, что он не мог понять, но затем снисходительно улыбнулся.

– Разве я похож на коня, чтобы носить гриву? – ответил он, и глаза его почти смеялись. – У нас с отцом, как у богов, это называется волосы. Разве вы не видели гравюры с Аматерасу или Сусаноо 18 18 Сусаноо – бог ветра и бури, брат Аматерасу и Цукиёми. ?

– Видела, – ответила Янаги. – Но при чём тут вы? Ваши… волосы красны, а у прочих богов – черны.

– У отца волосы такие же чёрные, как у других богов, не беспокойтесь. И… какая теперь разница, трудно с ними или нет. Дайте нож, прошу вас.

Янаги вынула танто из рукава и передала его Тенгоку-но-Цуки. Их руки соприкоснулись – кожа у него холодна, словно он побывал не в горячей ванне, а в ледяной реке. Тенгоку-но-Цуки вынул кинжал из ножен и посмотрел на него. В лезвии отражались глаза бога, влажные и будто поблёкшие, красные от лопнувших капилляров, и зрелище это очаровывало. Янаги невольно затаила дыхание. Тенгоку-но-Цуки сел на футон, не заботясь о том, что его мокрые волосы сделают сырым всё вокруг.