Аглая Тураева - Безлунные ночи

– Говорят, привычка самим подбирать композиции пошла с Мутеки-но-Тайо… – Хангёку высыпала немного чая в заварник и залила его водой, успевшей вскипеть и чуть остыть. – Ты ведь знаешь, что Као-но-Сора ведут свой род от актёров женского образа?

– Я предпочитаю об этом не думать.

– Никакие самураи об этом не думают. А вот сами Као-но-Сора этого ни капли не стесняются! – Хангёку улыбнулась. – Одна моя подруга крутилась у историков в чиновничьем городе и рассказывала вот что. Когда Мутеки-но-Тайо выбрал новую столицу, он лично вёл для тогдашней знати приёмы. Говорят, он был во сто крат талантливее, чем любая гейша. Но это просто нечестно. У бога ведь сотни лет для практики! Мутеки-но-Тайо боялся, что его с сыном отравят, поэтому всегда подбирал чай сам. И ему стали подражать гейши. Даже те, кто уехали в самые дальние префектуры, до сих пор чтут этот милый обычай.

– Император-гейша, – Янаги усмехнулась. – Неудивительно, что многие самураи не чтут Императора с должным рвением.

– А я думаю, что это очень мужественно – не забывать свои корни и говорить о них открыто. Да и знаешь, – Хангёку почти любовно погладила гребень. – Я посетила сотню постановок, но лучше Императора женщину не сыграет даже настоящая женщина! О, как давно это было…

Хангёку разлила чай по чашкам, взяла свою и немного отпила, чуть скривившись.

– Цедры лимона многовато, – сказала она. – В следующий раз будет поменьше… так про что я?

– Про то, что Император играет женщин лучше, чем настоящие женщины, – с сомнением протянула Янаги.

– Ах да… – Хангёку прикрыла глаза. – Мне было лет… двадцать? Меня и моих подруг посвятили в майко 12 12 Майко – ученица гейши. , и наша наставница договорилась о местах в Золотом театре. Она часто выступала вместе с актёрами на банкетах и знала приму-оннагата 13 13 Оннагата – амплуа в традиционном театре кабуки, актёры-мужчины, исполняющие женские роли. оттуда. Он раздобыл места для нас… его звали Хиккури. Высокий, стройный, красивый, с перьями цвета свежих листьев… мечта, а не мужчина! Он должен был играть главную роль в тот вечер. Но когда представление началось, оказалось, что Хиккури потерял в росте головы две и выступал с париком из жёлтых перьев. Моя наставница очень удивилась. Но как играл этот актёр! Как он пел!.. Хиккури был лучшим оннагата из всех, что я видела, но тому актёру и в подмётки не годился.

Хангёку вынула гребень из перьев и любовно погладила его.

– У актёров есть чудный обычай подписывать кандзаси учениц гейш. Мне повезло – я пробилась именно к тому оннагата, который играл в тот день. У него оказалось настолько очаровательное, неземное лицо, что я даже стражника с гербами дракона не заметила! Он был очень милым, хоть и смотрел всё время куда-то сквозь меня… знаешь, ни у одного катайханэ я больше не видела таких глаз. Они были… светло-голубые. Как холодное горное озеро или чистое полуденное небо. Никогда бы не поверила, что у кого-то могут быть такие глаза. И подписался он странно – «Сутараито». Понимаешь, почему это имя такое странное?

– Нет, – Янаги пожала плечами и отпила из чашки. – Вернее, понимаю, что странно, но отчего – нет.

– «Звёздный свет», – с придыханием произнесла Хангёку. – Наши предки негласно решили, что именами небесных светил своих детей называют только Као-но-Сора, и… я знаю, что в тот день мой гребень подписала рука Императора. Он даже не помнит, что где-то в его стране есть гейша Хангёку. А я ношу этот гребень, не снимая, и надеюсь сохранить его, когда стану духом. Что для Императора – минутная забава, то для нас, простых смертных – целая жизнь. Мне Император подарил право чувствовать себя особенной. Какая иная гейша в Тенгоку знает имя живого бога? Его даже в документах нет! А дар твоему отцу…

– Обязал его умереть, – бесцветно произнесла Янаги. – Настоящий самурай презирает смерть, если она сулит ему честь перед людьми и богами. Мой отец чист, и…

– Будет среди нас, пока существует Тенгоку, – с улыбкой заключила Хангёку. – Главное, чтобы не буянил. А то помню я, как прожила года три у одного самурая. Тот почему-то решил харакири совершить, но привязался ко мне настолько, что пришлось круглую сумму жрецам заплатить, чтобы те послали его куда подальше! Он у меня десять шпилек украл, десять!.. Даже дорогущие шпильки из кости рю не пощадил!

Янаги бесцельно посмотрела в небольшое оконце. На клочке неба виднелись лишь одинокие звёзды. Не будет больше солнца. И луны не будет. Император и Тенгоку-но-цуки либо мертвы, либо слишком безумны. Янаги посмотрела на Хангёку и понадеялась, что когда Тенгоку погибнет без своих светил, Император не будет слишком сердит на старую гейшу и дочь одного из тысячи тысяч своих слуг за то, что те узнали его настоящее имя.

А если солнце не взойдёт, жить им недолго.

Янаги в несколько глотков допила чай, нашла котёл с чистой водой. Хангёку недовольно проследила за ней, собрала посуду и убрала ковшик с очага.

– Обычай требует… – начала Янаги, но её перебили.

– Обычай не думал, что солнце может не взойти! – едко отозвалась Хангёку.

– Должно же остаться что-то вечное и неизменное. Особенно сейчас. Всё равно отца нужно похоронить быстро…

Янаги хотела сказать «завтра», но если солнце не взойдёт, то больше не будет никакого завтра. Только чёрное, неправильное, болезненное «сегодня». Будто бы время дошло до низшей точки и навсегда остановилось, оставило Тенгоку гибнуть в самый страшный ночной час. Сколько они протянут без солнца? День? Месяц? Год? Как теперь считать время, если в поместье нет клепсидры? Есть ли теперь это «время» вообще?

Янаги тряхнула головой, постаралась не думать обо всём этом. Она вдохнула, как перед прыжком в холодную реку, и вылила воду на очаг. Дрова недовольно зашипели, погасли. Янаги показалось, что вместе с тьмой комнату заполнил холод. Хангёку поёжилась, плотнее запахнула накидку, что носила поверх кимоно, и вновь взяла фонарик.

– Иди спи, – сказала Хангёку. Янаги никогда не видела её чёрные глаза такими усталыми. – Я позабочусь об Оку.

* * *

Замок Секицуи-рю поражал даже сейчас, когда от него не осталось ничего, кроме редких огней. Янаги прекрасно помнила, как замок выглядит днём. Огромная белая башня, высокая настолько, что изгибами крыш царапает небо, стоит на скале, обвитой рёбрами и хребтом гигантского рю. Его выбеленный скелет служил опорой моста, соединявшего обитель богов и их город, отделённый от замка огромными стенами. Старая, не такой изящная, как императорская, крепость была владением рода Коганэбоку. Но их династия давно прервалась, крыло Коганэбоку стало просто «городским», а префектура – столичной. Городскую часть замка скрывали башнями столицы – пагоды и обсерватории наполняли столицу, как воткнутые в подушечку иглы, поэтому её отсюда не разглядеть.