А. Миров - 0:2 В пользу в (б) реда

Местные приняли гостей сердечно, но не без примеси настороженности.

– Из города? В село?! Добровольно! Политические?

– Авось просто чумные.

– Дай-то бог.

Деревенька, сколько себя помнит, накормлена по самый глубокий колодец балканскими традициями. Казалось, что из них однажды вывелся народ, опосля прямо на обычаях возвели хаты, выкопали огороды и теперь выгуливают пёстрых коз.

Совет старейшин отказал новосёлам симпатичную избёнку, скромный надел и даже трёх курочек подарили на свадьбу. Ведрана от восторга принялась рожать одного за одним, правда, всё девочки получались, причём сразу парой: Вера и Веда, Васса и Ванда, Влада и Власта. И вот оно, снова растёт живот, опытнейшая повитуха уверяет, что ребятёнок, чтоб у неё руки отсохли, в единственном числе и вроде как мальчик. Правда, касательно последнего аспекта бабица ручалась каждую беременность. По итогу чадо вышло легко, в срок и без компании, однако назвать его сыном откровенно мешала физиология. Дочку нарекли Жданой. Ведрана даже и не думала печалиться. Она напрочь позабыла, как некогда из непонимания вспыхнула эмиграция. Чудилось, не было другой жизни, кроме как здесь, под беспощадно жадным небом, средь ледяных речушек, под дружный гогот, доенное мычание, ярое кукареканье, бурный лай и старческое кряхтение. Прижав к груди новорожденную малышку, Ведрана позволила солнышку прильнуть к лицу и утонула в грёзах о сыне.

Никита в свободное от зачатия время трудился на полях. Язык ему давался неохотно, иностранные слова буквально сопротивлялись освоению. Едва мозг захватывал новую фразу, как прежние выражения, подпрыгивая от запаха свободы, неслись прочь, обещая более не вернуться. Прошлое казалось выдумкой, фантазией бедовой головы, набитой необъяснимыми соитиями букв. Он тоже грезил о наследнике, иные варианты помощи не обещали. Однова по возвращению с полевых работ Никита пошёл руки мыть да соображать, чему дать начало – трапезе али оплодотворению. Едва, судя по смирению в уставших глазах, определился, как умер. Вот так взял и испустил душу. Ещё и падая челом рукомойник снёс.

Не успела Ведрана справить похороны да реанимировать водопровод, сей мир покинула крошка Ждана. Отобедав материнским молоком, уснула и так и осталась вне реальности. На деревеньку, что полчища саранчи, хлынули толки. Кто же сглазил чужеземное семейство? И не перейдёт ли неведома порча на соседские дома? Совет старейшин отогнал от плачущей Ведраны шипящих старух. Постановил жить дальше, беречь потомство, особливо вниманием ласкать первенькую. А кто у нас первенькая? Дак Вера же!

Росла девочка Верочка среди меняющегося количества сестёр главным цветочком. С детства отличалась своенравием и страстью к помыканию, оттого звание старшей не висело бременем, а служило позицией. К десяти годам лишившись сразу двух близких родственников, в отчаяние не впала. Ну во-первых, скажем откровенно, что отца, что тем паче Ждану привязанность крепко обвить не успела. В следующих, сама печальная церемония таковой совсем не показалась. Наоборот, егозе Верочке страсть как интересно было по сторонам глазеть: кто слёзы льёт, кто водку проливает, но все, будто сговорились, гладят её по голове и высказывают приятности. И умница она, и красавица, и жалко им как. А почему жалко, Верочка не понимала. Это же она красавица и умница, чего они её качества жалеют? Свои пущай жадничают, они-то все сплошь некрасивые и неумные. Ещё стол длиннющий во дворе, точно на свадьбу, угощения на нём все особенные. Даже яйца варёные от их курочек и те вкуснее обычного, словно вокруг них вода какая-то волшебная кипела. Чуть прощания свернули в узел, как маменька повела Верочку к старейшинам. Одну! Без вредной мелюзги. И Веду не взяла, хотя та двойняшкой числится. Но Верочка наверняка знает, что накричала в этот свет первее.

Капинбейкер грубо взъерошила седые виски, будто они виноваты, что так вышло. Нет, не скорбела она о прошлом. Зачем винить вчерашний кусок торта, пусть бы он трижды невкусным был? Горьким, что молоко поля одуванчиков. Жёстким, точно кость, застрявшая в нежном фарше. Ещё и язык разъел до крови, словно его стеклом начинили. А потом комом в горле встал, и слёзы, честное слово, сами текли. Да и Бог с ним! Всё равно тем вчера богато. Ни к чему сегодня минувшим марать.

Вера Никитична тряхнула головой, но пепел лихо пережитого остался на волосах и, что противнее, в памяти. Она с прямой спиной прошла в ванную, и, не давая осанке послабления, встала напротив зеркала, плотно сомкнула коренные, упëрлась взглядом в отражение. Когда-то девочка Верочка так же не моргая смотрела на огромные ножницы в смятых морщинами руках. Не дрогнула ни мышцей, ни позвонком, когда загривок оглушило жеванным щелчком. Не отвела упрямых глаз от тех избитых мозолями рук, что сжимали светлую косу. Девочка Верочка настырно таращилась на сплетённые волосы, буквально собственной кожей ощущая, как их мягкость застревает промеж сухих пальцев. Словно это были её пальцы. Словно это была не её коса. Она не прощалась, она будто прогоняла.

Сквозь накрепко стиснутые челюсти губами выплёвывала слова. Что таится за многими из них, не знала. Схватилась за суть и, не прекращая говорить, вжимала её в голову, в сердце, в себя. Закончила, а губы по инерции продолжали шевелиться. Старейшины поднялись. Наверное, кто-то захлопал. Вроде бы поздравляли, глаза сверкали уважением. Мама заплакала? Девочка Верочка не помнит. Она в тот день родилась заново. И больше не девочка.

– Веко, как дела? Как сестрёнки?

– Добро! – отмахивался коротко стриженный пацанёнок, утирал испечённый на солнце лоб, и топорик снова резал сначала воздух, а далее впивался железным языком в дровину.

После Веко оботрёт занозенные ладошки о рваные штанишки, сядет, лопатками уткнётся в поленницу. Кивнёт смеющимся девчонкам, что, взявшись за руки, вприпрыжку гоняют пыль и гусей. Его взгляд хлястнет белыми всполохами их платьев. Веко отвернётся. Для надёжности зажмурится, якобы от солнышка. А по правде, от мыслей своих. Ни к чему поминать вчерашний торт, каким бы вкусным он ни был.

Веко теперь не любил сладости. Вот девочка Верочка любила, очень любила. А он нет. Он не девочка! Больше не девочка. Веко – бурнеша.

Деревенька, когда-то приютившая Ведрану и Никиту, громогласно воспевала торжество патриархата. Мужчина – глава семьи, без него не может существовать ни один род. Он принимает решения, отвечает за близких, распоряжается имуществом, входит в совет общины. Путь женщины к правам пролегает единственно через обет безбрачия. Ежели осталась без кормильца али на горизонте маячит постылое замужество, девице остаётся пред старейшинами церемонно заречься навсегда сохранить невинность.