А. Миров - 0:2 В пользу в (б) реда

Едва часики нужное время протикают, санитар Мурат уж машет рукой соратнику Арсению. Тот понимающе кивает, и Заваркин, подгоняемый организмом, во всю прыть мчит домой. Вот как сегодня. Дабы в тишине и покое предаться чтению. В хорошие дни, когда одиночество крепче стереотипов, ещё удаётся и ванну принять. Вот не как сегодня. Но Мурик всё равно рад. Самому важному помещению визит нанести получилось.

– Ну что, котятки, опять лоток не поделили? – проскрипел старичок, глядя на выскочившую из кухни Осипову и застывшего под дверью уборной Заваркина.

– Здравствуйте, Вера Никитична, – бросила Зина для финала беседы и ринулась в комнату, надеясь там переждать гнусное нашествие.

– Какое здравствуйте? – загоготал пришелец, на поверку действительно оказавшийся бабушкой. – С утра виделись!

В коридор нагло впорхнуло утро – то, в коем к череде зевоты и тягостных мыслей о дороге на труд присоединились слова Веры Никитичны относительно схожести Заночки, надевшей серую толстовку, и комара. Мурик покраснел, как делал всегда от возмущения и невозможности заступиться. Сама Осипова-Сиа ещё яростнее устремилась в снимаемое помещение, но соседка перегородила путь собственной хилой тушкой.

– Мне в салон надо, – пискнула Зина.

– Успеется! А сейчас чай пить пойдёмте. Я вам принесла…

Бабулька сбросила рюкзачок, расстегнула металлический карабин, откинула крышку, извлекла пакет, связанный кулем, подняла его на просвет и, опознав содержимое с детским восторгом оповестила присутствующих:

– Печеньки!

Зана, смешав послушание с сожалением, отправилась на кухню.

– Проходите, – учтиво произнёс Мурик в не моргающее лицо Веры Никитичны, пропуская её вперёд.

– Какое проходите? – встрепенулась бабулька. – Не успела прийти, уже гонят куда-то! Где здравствуйте? Али не желаешь мне здоровья?!

– Только этого и желаю! – Заваркин, наевшийся подобных чудинок на работе до икоты, с жаром положил руку на грудину.

– То-то же! – соседка погрозила сморщенным пальчиком и, застыв вниманием на собственном ногте, не видя цели и препятствий, двинулась на свист чайника.

Зина успела расставить играющие синим горохом белые чашки на блюдца и, усадив себя за стол, обречённо скинуть подбородок на ладони. Примчавшись домой, откровенно говоря, ровно по тому же поводу, что и Мурик, начинающая звёздочка мысленно пихала лучи добра ленивой тётеньке, что отменила запись на педикюр во имя сна. Однако теперь по тому же адресу бесконтрольно швырялись молнии ненависти и презрения, ибо куда лучше, смотря на чужие пятки, слушать характерный звук опила, чем, взирая в никуда, внимать болтовне соседки.

Вера Никитична Капинбейкер не то что бы могла рассказать историю на любое произнесённое слово, она её и рассказывала. Стоило кому-то во дворике, любуясь рождением весны, брякнуть, мол, грачи прилетели, тут же из морщинистого рта с крупными, сама бабуля уверяет, своими зубами, вырывалось повествование. Причём не просто вырывалось, а с агрессивными намерениями: отвешивало нечаянному слушателю звонкую оплеуху и моментально производило удушающий захват сзади. Мамашки с сопящими колясками и прочие впечатлительные лица удирали, сверкая подошвами, на полном ходу силясь избавиться от успевшего осыпаться в барабанную перепонку.

– Пресвятые Угодники! Да как теперь забыть про то, что случилось в детстве этой странной коротко стриженой бабули?! Возможно ли не воображать маленьких ребятишек в советском дворике, изъетом разноцветными листьями? Есть способ отстирать память от смоляной птицы, вцепившейся в девочку с самыми розовыми бантиками?

– Кружил он над нами, кружил, – вещала бабулька, задрав руку-веточку, словно без наглядного жеста присутствующие могут не понять, что же делало пернатое существо в небе. – И вдруг раз! – голос впадал в зловещий шелест. – Аки камень ныряет. Лариске на плечи сел. Вот сюда, – хлопает себя по загривку. – Цап, и понёс!

– Куда? – только и могли вымолвить те, у кого не сложилось с побегом.

– Что значит «куда»? – натурально изумлялась Вера Никитична. – В школе не учились? На юг!

– Да ну, – прыскали осмелившиеся напялить скепсис.

– Данукать мамке своей будешь! – рявкала бабуля. – Когда тебя красавчиком назовёт! На юг тебе говорят. Её там видели! Мулаткой стала. Школу окончила. Работать пошла.

– И? – слушатели корчились в нетерпении.

– И умерла! Чего ей ещё делать? Или ты думал, я сказку тебе рассказываю?! Выросла Лариска и померла. Все помирают, когда выросли.

– А вы как же? – кхекали нерешительно.

– А я ещё расту! – гордо оповещала старушка, надевая не имевшие пальцев перчатки.

Растут не годами, а умом, говаривала Капинбейкер. Вот ежели решишь, что ты всё знаешь и вообще самый умный, а этому миру больше нечем тебя удивить – готовь завещание, чтобы родня шибко не ругалась. Вот енто и покажет твою мудрую сторону. Единственную. И последнюю. Господь таких умников быстро к себе прибирает. Чтобы в том мире попытаться их удивить.

Пока вынужденные соучастники беседы приходили в себя от трагической судьбы девочки Ларочки, Вера Никитична доставала из гиппокампа новую историю про грачей. И к пернатым на сей раз дело не относилось.

– Да будет вам известно, – докладывала старушка, – грачами называют чёрных врачей.

– Фу, как неполиткорректно! – сплюнут некоторые и скрестят ноги до стука голых щиколоток.

– Никакой политики! – брызгает важностью Капинбейкер. – Сплошная уголовщина, – поясняет, снизив голос.

Из доверенного слушатели, к своему ужасу, познают, что вселенная докторов, как и всё на свете, делится на белое и чёрное. Первой категории свойственны халат привычного цвета, статусность в карманах, демонстрируемая всякому недужному и, по-хорошему, в голове ещё опыт и знания, простираемые далее прошловековых энциклопедий. В общем, скучно, если не считать казусов, что нет-нет да и вылезают из блистера здравоохранения. Взять хотя бы тот, что полтора месяца назад имел место в квартире номер 2.

Расплёскивая по округе воющую синеву, от четырёхэтажного особнячка отъехала машина скорой помощи. Помимо усатого шофёра, сжимающего металлическими зубами крепкий окурок, доктора, хватающегося за фонендоскоп на каждом ухабе, и листающего смартфон интерна в салоне почивал согбенный дедушка. Обезболивающее подействовало, но тело не успело отреагировать, уснуло. То ли потому, что медицинская карта у скрюченного пассажира набрала в весе поболее «Толкового словаря» Ожегова, то ли просто время пришло, в общем, дедушку до больницы не довезли. Ну или довезли, только одного, без души.

Скорченное тело передали куда следует. Бригада рванула на очередной вызов. Казалось бы, рутина, к ней сотрудники в белых халатах привыкли сильнее, чем к опозданию. Вон там слева люди громко рождаются, вон там справа лежат тихо без чувств. Где-то между корпусами живут, болеют, умирают. Из удивительного лишь премии в бумагах, а не на них. И вот вам добрый вечер, к ужину в квартире номер 2, что положена на первом этаже особнячка, раздался звонок. На пороге стоял дедушка, сам стоял, прямой, целый и невредимый. Позднее, когда обитателям удалось сомкнуть челюсти и поднести телефон к уху, чудеса воскрешения обернулись несостоятельностью медбюрократии. В общем, у пациента подошёл срок выписки, а родня не подходила забирать. Характер у больного весьма склочный. Вытурить с вещами и пожеланиями здравствовать – чревато дебошем и кверулянтством. Почесав продранные бока, порешили отправить норовистого дедка на местном транспорте. Наспех собрали документы и в счастливый путь. А пациент и рад: до того рожи тут приелись, аж ругаться невмоготу. Удивительно, конечно, но в квартире номер 2 подмену заметили.