Александр Поехавший - Русская Наташа

Я готов был поклясться, что запомнил неуловимый момент засыпания, но наутро уже ничего не мог вспомнить.

В портфеле аккуратно лежали асмодейки, купленные на вымоленные у мамы деньги. Я заранее решил заполнить их прямо на уроке, чтобы все видели и грезили, что моя достанется именно ему. Саша сидел на перемене в углу зала и с чем-то возился. Я осторожно подкрался и вломил ему под зад заборного пенделя, отчего он аж свалился на живот.

– Что там делаешь, а? – спросил я, пнув дополнительно в бок, поднял с пола дорогую и большую асмодейку и начал читать вслух, – Женечка, миленькая моя, это Сашенька, твой тихий одноклассник. Люблю тебя очень, что живот ноет. Не могу терпеть своих чувств, они разрывают мне голову. Я каждый день только о тебе и думаю. Зачем ты с Сережёй водишься? Он же погубит тебя. По нему видно, не такой он, как все, коварный, только о себе печётся и слабых обижает, а я о тебе каждую секунду думать буду и заботиться. Женечка, жду от тебя такого же письма, такого же длинного и чистосердечного. – Я перестал читать. – Ты что, пидор, там про меня написал?

– Серый, ну отдай, пожалуйста, – лёжа и смотря на меня искоса молил он, – что ты до меня докопался, что я тебе сделал-то?

– Заткнись, червячок, – проговорил я, придав голосу злобный оттенок, разъярённый тем невероятным фактом, что такое полное ничтожество посмело втюриться в мою лучшую подругу, – как учил Бог, надо помогать равным себе. Я передам твою асмодейку ей сам и тем самым помогу ей тебя возненавидеть.

По коридору цокала толстобрюхая учитель биологии, которая пила из банок с заспиртованными органами животных. Я не верил в это, пока сам не узрел через щёлку стены. Она лакала оттуда длинным языком, как собака, а я не мог оторваться от такого диковинного зрелища. Особенно ей приходилась по вкусу банка с крохотным мозгом кролика. Она подливала туда из других тар, чтобы любимый сосуд был всегда полон. Неотрывно смотря в драматический момент потребления спирта на её безжизненное лицо с плотно закрытыми глазами, я заподозрил, что ей словно само́й не хватало ума, чтобы жить счастливо и беззаботно, а так она тщетно восполняла потери.

Я отскочил от поверженного Саши, чтобы она не подумала, будто я над ним измываюсь. В глазах людей, кто был выше меня по статусу я должен был быть всегда хорошим хлопчиком из ничем не примечательной и образцово-показательной семьи.

– Жень, угадай, что у меня есть, – прошептал я на уроке литературы, который вела немного помешанная после смерти сына женщина, практически полностью потерявшая контроль над классом.

На её уроках я очень любил рисковать и испытывать её безграничное терпение: взбирался и скакал по партам, писал на доске непотребные слова, во время пересказывания выученного стихотворения порол полнейшую белиберду. Она держалась с таким бесстрастным выражением лица, переполненного высокой чести и достоинства. Никогда не позволяла себе даже увеличить громкость голоса, не говоря о рукоприкладстве, которым баловались все остальные преподаватели. Порой я проявлял неслыханную жалость и великодушное милосердие, переходя на её сторону и подавляя особо обнаглевших хулиганов, рисующих у неё на лбу чернилами или крошащим мел на кудрявые волосы. Но это был короткий миг, когда я ложно полагал, что всем вокруг меня должно быть одинаково приятно и комфортно. Но жертва будто сама молчаливо просила наших экзекуций, позволяла всему этому происходить, может, надеясь на то, что мы в одно прекрасное время поумнеем и, наконец, будем со вниманием выслушивать занудные россказни о давно умерших писаках, которые начиркали столпы никому не нужных букв в далёком вчера.

– Ну, так что там у тебя? – с нетерпением осведомилась Женя, – показывай, показывай. – Она подскакивала на стуле, и грудки тряслись как желе.

– Угадай, кто накатал? – Хихикая, я достал большую и дорогую асмодейку Саши, покрытую золотинками и вручил ей. Женя бежала по тексту, зажав ладошками рот, вылупив юркие глаза и сдерживая вырывающийся смех.

Я бросил взгляд на Сашу, а тот смирно сидел, смотря перед собой, и даже не поворачивался. Он прекрасно знал, что происходило позади него. Женя встала из-за парты, стремительно подошла к нему, смяла и засунула его подарок ему в трусы, дав несильный подзатыльник. Я громко расхохотался и захлопал в ладоши, чтобы все слышали, особенно этот возомнивший о себе не пойми что жалкий ублюдок.

– Большое спасибо за аплодисменты, – поблагодарила вернувшаяся на место Женя. – Будь я парнем, отметелила бы эту мразь прямо на уроке.

– Поможешь мне написать одному мальчику? – попросил я, выуживая свои асмодейки.

– Одному? – удивилась она.

– Да, это всё для него, – невозмутимо произнёс я, поглаживая бархатные сердечки.

– Как его зовут? – Она вопросительно захлопала ресницами.

– Ну, Роман из параллельного, знаешь такого?

– А, видела пару раз, – пробубнила она и замялась.

У меня было всего три асмодейки. На первой мы написали «Ты мне очень нравишься», хотя я хотел «Я тебя люблю», но Женя категорически отвергла такой вариант. Видимо, она что-то знала, чего не знал я, секрет человеческих взаимоотношений, при котором ни в коем случае нельзя было употреблять слова, связанные с Любовью. На второй было написано «Думаю о тебе каждый день». Нам обоим приглянулся такой лаконичный, но мощный вариант. На третьей Женя написала своим витиеватым и узорчатым почерком «Поздравляю тебя с днём всех влюблённых, Роман, я буду ждать тебя после школы под грушей, там и поговорим».

Преподаватель подвергалась кратковременным атакам смятыми бумажками и рассказывала о каком-то лирическом затасканном герое из очередной книжонки. Зачем было про это читать, если лучше быстро и не напрягая ум посмотреть то же самое по телевизору. Единственное, что можно было ещё почитать, кроме Книги Жизни, это жития святых великомучеников и почерпнуть действительно полезных знаний о том, как поднять денег и подняться над другими. Было с самого начала понятно, что героев не существует. Вероятно, многие стремились стать ими. Самые знаменитые герои были убийцами. Примечательно, что чем больше они отправляли к Богу людей, тем сильнее Любили свою жизнь.

Я уже заранее представлял, как Роман встретит меня, его приятное удивление и наша неспешная, насыщенная уютными беседами сентиментальная прогулка по округе. Завис на перемене в туалете, причёсываясь и выискивая прыщи. Каждое махонькое покраснение на коже вынуждало меня содрогаться и прощупывать ненавистное высыпание. В кабинке я изловчился и несколько раз сполоснул своё наиболее чувствительное и нежное место. Моё шелковистое тело было безупречным и готовым к самому неожиданному повороту нашей благословлённой Всевышним встречи, ибо как учил Он своих воришек и побирушек: «Истинно говорю вам, что нет Любви большей, чем между двумя мужами. Как Я Любил вас холодными ночами, сдабривая тёмные врата маслом оливы, так и вы Любите друг друга».