Валентина Хайруддинова - Когда я исчезну

И вроде хорошо я придумал: ленивому Твердолобу приходилось трудиться хотя бы ради лакомства. Но семена совершенно не заслуженных похвал, к сожалению, падали на благодатную почву самовлюбленности, кружа коню голову. Он вполне искренне считал, что работает больше других, подрывая здоровье. Нас это веселило, но мнимые болезни дорого обходились обитателям. Красивый и цветущий Твердолоб отлынивал от дел, у него вечно что-нибудь болело. Не очень-то веря коню, яблоки мы все же отдавали и выполняли за крепкого сильного тяжеловоза почти всю работу. Попытки призвать лентяя к порядку приводили лишь к тому, что он обижался, обвиняя нас в черствости.

Вот и сегодня утром, едва вывезя три тележки камней, Твердолоб покинул меня, объявив: «Я натер лямкой живот! Кожа у меня вся израненная хомутами и упряжками. Никто этого не желает замечать, вам ведь надо, чтобы я работал с утра до ночи. Просто валюсь с копыт». Ответом на мой вопрос: когда он проснулся сегодня (пришел Твердолоб на поле гораздо позже меня) было презрительное молчание.

Сейчас конь обиженно пыхтел, возмущался, в общем, отвлекал. Пришлось прерваться. Я поднял голову, вежливо, но решительно спросил:

– Как себя чувствуешь? Как прошел послеобеденный отдых? Я смотрю: ты вполне здоров, вон, об ужине переживаешь. Как рана?

– Плохо. Да и кости ноют от непосильной работы, – с выражением крайнего сочувствия к самому себе ответил конь, – прогулка на морском берегу пошла бы мне на пользу. Я хочу на прогулку!

Кто бы сомневался!

– А рана? – повторил я, решив все-таки добиться ответа.

– Болит. К тому же позавтракал я отвратительно. Лапка совершенно не заботится обо мне. И никто не переживает, что яблок нет. Вот на пикник, небось, взяли самое вкусненькое.

– Покажи-ка рану, может, помогу, – невозмутимо предложил я.

– Вот еще! Не стану показывать свой живот, – обиделся конь.

– Отчего же? Покажи.

Твердолоб слегка опешил от моей бестактности. Свою драгоценную шкуру он не позволял трогать, кому попало. Только кот Царап мог расчесывать коня. Поэтому теперь Твердолоб просто развернулся и потрусил к дому, при этом даже хвост его выражал обиду. Я ничего не сказал вслед, радуясь избавлению. Пусть себе идет. А мне нужно продолжать работу.

Иногда показывающееся солнце согревало, и я, не чувствуя усталости, погрузился в работу. Она продвигалась, хотя земля не слишком хотела поддаваться лопате. Постепенно темно-коричневое перекопанное пространство увеличивалось, поглощая серую непаханую целину. Но вот закончилась расчищенная земля, и, следовательно, моя копка. Теперь нужно установить пять сплетенных решеток, связав между собой. Изгородь делалась для сохранения посева от ветров, камешков, которые сносило дождевыми водами с пригорка.

Я распрямился, огляделся и увидел Белку и Пиона, коз, точнее, козу и козла, бежавших по направлению к лесной опушке. Пион скакал впереди: именно он считается главой козьих, как говорит Бормот, предприятий . Белка же характер имеет мирный, к авантюрам не склонный. Козочка делилась с обитателями молоком, хотя давала его немного, и шерстью, из которой Спица вязала носки, чулки, рукавицы, шапки и платки. Клад, а не коза! Размышления и рассуждения не обременяли ее рогатую головку, поэтому понятно, что на всякие необдуманные поступки толкала Белку крепкая дружба с Пионом, козлом активным и всегда готовым к этим самым авантюрам . Есть у него особенность: предлагать обитателям самые неожиданные и невыполнимые проекты, выдавая по несколько идей за день. «А давайте сделаем лестницу, спустим с обрыва на берег!» – например, говорил он. «Нужно построить вокруг острова каменную стену! – предлагал козел через пять минут. Все преобразования Пиона проникнуты фантастическим духом. В разного рода усовершенствованиях мы нуждались, но не в таких грандиозных, невыполнимых и бестолковых. А когда кто-нибудь другой предлагал вполне осуществимое дело, козел проникался и принимал в начинании самое горячее участие, выдавая множество невероятных версий претворения нового плана. У него имеется привычка вставать на задние ноги, опершись на что-либо передними. При этом глаза Пиона горят, борода от вдохновения развевается. «Давайте-ка, сходим в лес, расчистим поляну побольше!» – изрекает он с упоением. А зачем это нужно – Пион и не ведает.

Вскоре козы скрылись из виду, а я продолжил работу.

Вот с восточной стороны ограда установлена, закреплен последний столбик. Я окинул взглядом новое поле. Пространство освоено не слишком обширное, но даже квадратный метр пашни, готовой к посеву, уже победа. Перекопанная земля словно ожила, задышала; она радовалась, обещая щедрую благодарность за труд и внимание.

Положив лопату и грабли в тележку, я, взяв с собой лепешку, корзинку с картофелем, вязанку хвороста, побрел вдоль вспаханной делянки на север по направлению к лесу.

Недалеко от изгороди я приметил маленький пригорок – место для моего «пикника». Когда костер разгорелся, я прилег, но смотреть в небо не получилось – непривычно яркое оно сегодня. Но можно глядеть на лес, на огонь, да и неважно, куда. Можно вообще просто закрыть глаза… Так спокойно, тихо вокруг. Тишина, конечно, относительна: море, хотя приглушенно, но все же вздыхало.

Солнышко согревало лицо, костерок – бок – я не заметил, как, утомленный работой, задремал.

Пустая комната вдруг возникла вместо леса. Тихая музыка полилась, ее источник непонятен; мелодия с каждым мгновением становится все печальней, постепенно превращаясь в плач. Я вижу невесомую фигуру, всматриваюсь в нее до рези в глазах, но музыка-плач не дает мне сосредоточиться. Я пытаюсь позвать кого-то, закричать и просыпаюсь от собственного стона.

Чтобы прийти в себя, нужно время. Бросив взгляд на костер, я увидел, что он уже потухал – самое время положить в золу картофель. Это вывело меня из оцепенения: слишком редко выпадали часы такого прекрасного отдыха, чтобы позволить сонному бреду их испортить.

Теперь обычные мысли о хлебе насущном и трудовых планах уступили место размышлениям о снах. В состоянии, когда отключена воля, является обитателям кошмар: может, обрывки прошлой или будущей жизни. А может, и не жизни? Впрочем, обсуждать сны у нас не принято. Зачем напрасно тревожиться, ведь и без того находишься в состоянии ожидания неизвестно чего?

Я узнал о сновидениях товарищей случайно, выслушав однажды откровения доброго наивного ослика. После спросил других. Но мне не стало легче – я вообще несколько дней ни на чем не мог сосредоточиться, а мои ночные кошмары стали особенно ужасными. Одно время я пытался сложить обрывки снов, своих и других обитателей, как кусочки головоломки, надеясь получить ответы. Однако вскоре от затеи отказался: слишком уж мрачная получалась картина.