Сергей Щавинский - Подруга – жизнь. Соседка – смерть. Подлинные истории из далекого и недавнего прошлого

Помню придуманный Ириной Ивановной «Суд на Базаровым», который проходил в нашем классе – к нему мы все серьезно готовились, и он стал памятным событием для нас. «Суд» проходил вечером, во внеурочное время, на это представление были приглашены гости – другие учителя и ученики из параллельного класса. Не помню, что же стало с Базаровым, осудили его или оправдали, но помню, как все это проходило, как мы волновались, как каждый из нас, действующих лиц, входил в класс, когда его вызывали, и отвечал на вопросы судьи. И особенно запомнилось, когда наш отъявленный двоечник, второгодник и хулиган Терентьев, которому досталась роль слуги Базарова, на вопрос судьи: «Чем вы занимаетесь?» ответил громко и грубо: «Хузяйством». Больше он ничего не смог ответить судье. Но это слово, из его уст похожее на неприличное, запомнилось мне на всю жизнь, и потом еще долго вместо нормального «хозяйство» я произносил его именно так.

Даже самые черствые и нерадивые одноклассники, которым эта литература на фиг была не нужна и которые не испытывали никаких волнений по поводу чувств литературных героев и никаких собственных чувств, на этих уроках вдруг проявляли редкий интерес к произведениям классиков.

Еще Ирина Ивановна стала проводить факультативные занятия по литературе, и я, конечно, стал ходить на них. Из парней на факультатив ходили только двое: я и Сергей Степанов из параллельного девятого класса – остальные там, конечно, были наши девушки. Навсегда врезался в мою память, казалось бы, непримечательный эпизод этих факультативных занятий. Сергей написал сочинение, кажется, по Горькому, хотя мы его тогда еще не проходили. Писал он очень хорошо, у него был отличный слог, и он действительно был начитан и хорошо подготовлен. Сочинение заканчивалось фразой, которая мне показалась какой-то неграмотной. Звучала она примерно так: «И тогда всех ожидает светлое будущее и любовь человеков». И я сказал, что надо было написать не «человеков», а – «человека» или «людей». На что Ирина Ивановна ответила мне как-то с жаром и укоризной: «Эх, Щавинский, вы вечный четверочник!». Так незлобно, но довольно категорично вынесла мне приговор, который я ношу в себе всю жизнь. И чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что все-таки учителям надо быть осторожнее с подобными характеристиками в адрес своих учеников. Вроде, не так уж и обидно – а на всю жизнь…

А один раз она даже пригласила нас в университет на лекцию к известному литературоведу Григорию Абрамовичу Бялому, и мы с Сергеем вечером поехали на Васильевский остров. Мы шли в темноте где-то по Менделеевской линии и спросили женщину, как пройти на филфак. А она посмотрела на нас удивленно и говорит: «Ребята! Да вам не на филфак надо, а в технический вуз готовиться…» Но на лекцию мы в тот вечер, конечно, попали, сидели в настоящей университетской аудитории и в окружении студентов слушали умную лекцию известного профессора о Достоевском.

Сочинения я писал неплохо, если, конечно, читал само произведение. А наибольшую трудность во все времена вызывал у школьников роман «Война и мир», потому что прочитать его было делом непростым. У нас дома была книга большого формата, издания, кажется, 1942 года. И я с огромными усилиями и потерями времени, которого всегда не хватало, одолел эту неудобную для чтения книгу. Это сейчас большинство школьников не читают толстовскую эпопею, а тогда не прочитать «Войну и мир» было нельзя, как-то не принято, и мы все-таки ее как-то прочитывали, как правило, пропуская тексты на французском.

В конце учебного года Ирина Ивановна задала на дом сочинение по произведениям Толстого и Достоевского. Рассуждать и писать самостоятельно на такую глобальную тему я не был готов, но быстро нашел выход из положения. У нас дома среди немногих книг, как нельзя кстати, оказалось дореволюционное издание книги Вересаева «Живая жизнь», в котором писатель как раз проводит аналогию творчества Толстого и Достоевского. И я плотненько пробежав книгу по диагонали, красной шариковой ручкой (видимо, на тот момент другой под рукой не оказалось) безжалостно наподчеркивал в книге все, что посчитал нужным, а потом переписал это в тетрадку – получилось сочинение, которое я сдал Ирине Ивановне. О последствиях задумался лишь потом – я испугался, что, скорее всего, буду разоблачен, потому что такая учительница, наверное, обязательно знает эту книгу Вересаева. И тогда достанется мне от Ирины Ивановны… С одной стороны, я ждал ее суровой реакции, но все-таки, как всегда, надеялся на авось – а вдруг пронесет… На очередной урок литературы я как раз приболел и не пошел в школу, а Женька Баландин, мой тогдашний приятель, который жил этажом ниже, когда вернулся из школы, поднялся ко мне и рассказал, что Ирина меня очень хвалила за сочинение. То есть – пронесло, и по литературе за год мне была обеспечена пятерка.

Но, к сожалению, этот интересный для меня учебный год закончился, и Ирина Ивановна, наша уникальная учительница, ушла из школы. Как потом выяснилось, у нее периодически возникал конфликт с директором и педсоветом, и ее эксперименты мало кому нравились из руководства школы. Она ушла в Ленинградский педагогический институт, где стала учить иностранцев русскому языку, и проработала там всю последующую жизнь. Так что, видимо, немногим русским школьникам так повезло – но нам уж точно!

Казалось бы, кто теперь сможет превзойти такую живую, интересную, неординарную личность, как Ирина Ивановна. И все-таки именно такая учительница появилась у нас в десятом классе – к нам пришла молодая, яркая и даже какая-то откровенно красивая женщина, и звали ее, я бы сказал, необычно – Анжелика Иосифовна. Открытое лицо, черные волосы, убранные назад, и большие голубые глаза. Она была высокая, с такой выраженной статью, всегда высоко держала голову, часто приходила в серебряном, блестящем, не будничном платье и казалась не учительницей, а какой-то шикарной роковой женщиной, у которой могла быть совсем другая жизнь. А она работала учителем в обычной советской школе и преподавала нам советскую литературу.

Правда, Булгакова, Платонова, Зощенко и Ахматовой тогда еще не было в школьной программе. Еще совсем недавно, в середине 60-х годов, впервые напечатали в сокращенном виде «Мастера и Маргариту» в журнале «Москва», и эти номера было не достать. Впрочем, мы тогда еще и не знали о существовании такого романа. А по школьной программе проходили Горького, Блока, Маяковского, Есенина (тогда уже проходили), Серафимовича, Фадеева, Алексея Толстого, Твардовского, Шолохова.

И был во всем этом какой-то непонятный, необъяснимый контраст между самим предметом преподавания и нешкольным образом этой учительницы. Женщина, которая говорила таким слегка осипшим, грудным голосом, которая смотрела на тебя огромными голубыми глазами, не могла не производить впечатление… Она общалась с нами на «вы» – и одно это было для нас непривычно и удивительно. Напомню, что и звали ее необычно – Анжелика Иосифовна. Конечно, между собой мы все называли ее просто по имени – Анжелика. В то время как раз совсем недавно прошли знаменитые французские фильмы «Анжелика, маркиза ангелов» и «Анжелика и король», в которых, можно сказать, впервые для советского зрителя были показаны постельные сцены. И к десятому классу мы эти фильмы уже посмотрели.