Сергей Щавинский - Подруга – жизнь. Соседка – смерть. Подлинные истории из далекого и недавнего прошлого

А я считал, что эту школу уже не закончу, пойду работать и, видимо, буду учиться в вечерней – были такие школы для тех, кто не имел среднего образования.

Ко всем проблемам в школе с родителями тоже начались постоянные стычки. Они видели, как я учусь, маму периодически вызывали в школу, после чего дома были нервные разговоры, а то и скандалы.

В общем, в какой-то момент мне все это надоело окончательно, все дошло до крайней черты, и я решил сбежать из дома куда попало… Никому ничего не говоря, я приехал на Варшавский вокзал, который тогда был настоящим вокзалом (а не громадным пустующим торговым залом, как сейчас), взял билет до Новгорода (тогда он не назывался Великим), сел в поезд и тронулся навстречу неизвестно чему. Почему в Новгород? Да, наверное, потому, что на более дальнюю поездку у меня просто не было денег.

Приехав туда, я побродил по городу, пошел в Новгородский кремль, еще где-то пошатался и, в конце концов, понял, что деваться мне некуда… А значит, надо как-то возвращаться домой. Поспрашивая, в какую сторону идти, я пешком вышел из города и двинул по шоссе в сторону Ленинграда. Я думал, что остановлю попутную машину и на ней доеду, если не до самого Ленинграда, так хотя бы куда-нибудь поближе к нему.

Дело было в феврале. Солнце уже заходило, быстро смеркалось, и скоро наступила темнота. Я продолжал идти, потому что ничего другого мне не оставалось делать… Ощутимый февральский мороз постепенно давал о себе знать. Уши стали замерзать, а у меня была такая шапка «пирожок», на которой «уши» не опускались. Я растирал, как мог, свои уши, но на ходу было неудобно, и надо было двигаться вперед. Нечастые в такое темное время машины проносились мимо, а я продолжал идти.

На всю жизнь я запомнил эту картину. Я иду один морозной ночью в темноте по шоссе. Машины с горящими фарами изредка проносятся мимо. Впереди ни огня, ни души, а до Ленинграда – двести с лишним километров… Я стал думать, что надо найти хоть какое-то убежище или жилище – а иначе замерзну на этом безлюдье. Конечно, в такой ситуации могло случиться что угодно… Я шел и шел, и уже перестал чувствовать замерзшие уши. Но тут на мое счастье я услышал, что где-то не очень далеко проходит железная дорога. А вскоре увидел и проходящий поезд. А это означало, что рано или поздно там должна быть железнодорожная станция. Вскоре я увидел огни небольшого домика станции – и мне стало понятно, что теперь я уже не пропаду.

Наверное, тогда я впервые понял, что нельзя рисковать своей жизнью вот так легкомысленно, по пустякам…

Я открыл дверь станции и вошел в полутемное помещение. Там было тепло, круглая печка, которая стояла в углу комнаты, была горячей. Из другой комнаты вышли две женщины.

Они увидели мой задубевший вид и, наверное, сразу все поняли.

– Ты откуда такой?

– Из Ленинграда.

– И как тебя сюда занесло? Из дома, что ли, сбежал?..

Пришлось сознаться.

– Понятно. И как же ты сюда добрался?

– По шоссе, из Новгорода…

– Ишь ты!.. Уши-то совсем отморозил… Давай, грейся у печки. Сейчас чаю горячего дадим.

Дали мне чаю. С первым утренним поездом они отправили меня в Ленинград. А поскольку он шел через Лугу и Гатчину, маршрут был мне знакомый, то я вышел в Гатчине и прямо отправился к своей бабушке, которая жила в частном доме на Детскосельской улице. Домой ехать я боялся… Когда появился на крыльце, бабушка взмахнула руками: «Господи! Сережа! Да где ж ты был-то?!. Родители обыскались…». Она накормила меня, уложила спать. А через пару часов приехали родители. Но, как ни странно, никаких сцен не было, они меня не ругали, а вели себя как-то тихо, осторожно и деликатно.

В общем, мы вернулись домой, мои отмороженные уши покрылись белесой шелухой, и прежняя жизнь тихо вошла в свою колею… Я ходил в школу слегка пришибленный, старался меньше со всеми общаться и вообще не высовывать нос. Оказывается, как потом мне стало известно, в день моей пропажи в поиски включились все: администрация школы, РОНО, милиция.

Анжелика после этого происшествия тоже, как мне показалось, изменила отношение ко мне… Когда я пришел к ней на урок, она посмотрела на меня внимательно, с сочувствием, но с легкой укоризной. Я понял, что она все знает, и испытал дурацкое чувство стыда, вины и позора одновременно.

Мне нашли репетитора по химии, к которому по вечерам я ездил на Крестовский остров. Постепенно я стал разбираться в химических задачках, и они перестали быть для меня такими непостижимыми и дикими.

Однажды Женька Баландин пришел ко мне и сказал новость, что Анжелика переезжает в наш дом. Откуда он это узнал, кто у него был свой человек в недоступных для нас учительских кругах, мне было неведомо… Но через пару недель оказалось, что это действительно так. Анжелика переехала не просто в наш дом, а на нашу лестницу, в двухкомнатную квартиру на втором этаже. Наша прекрасная учительница, моя богиня, стала жить совсем рядом, на три этажа ниже – что было для меня и хорошо, и плохо. Я стал встречать ее иногда просто так, у дома или на лестнице. Но с другой стороны, это не всегда было кстати, особенно, когда надо было, предположим, вынести мусорное ведро на помойку, и делалось это по-быстрому в каких-то мятых «трениках», а тут вдруг она – небудничная и неотразимая… Иногда я видел, как в нашем дворе гуляла ее дочь лет восьми-девяти, причем одна, потому что друзей здесь у нее еще не было. Тогда дети во дворах спокойно гуляли сами, без взрослых – и никто особенно не беспокоился, что с ними может что-то случиться…

Приближались выпускные экзамены – я засел за учебники и тетради. Сочинение я написал без особых проблем. Но впереди был экзамен по химии. И тут непосредственно перед экзаменом я понял, что у меня есть сочувствующие, – это были учителя, которые учили меня раньше, еще до восьмого класса. Они знали меня и по какой-то общей договоренности хотели мне помочь. Прямо в день экзамена мне сказали, какой надо повторить билет, и я с одной нашей отличницей прошелся по этим вопросам. Меня предупредили, что сам билет будет помечен небольшим чернильным пятном. Других, кто шел до меня, предупреждали, чтобы они этот билет не брали. Когда я вошел в класс, взял помеченный билет и увидел, что это тот самый, я понял, что спасен. А задачки по химии, которые шли к этому билету, я мог решать самостоятельно – не зря несколько месяцев отходил к репетитору. Сам того не ожидая, экзамен по химии я сдал на «пять» – это был единичный, неожиданный для меня, но абсолютно запоздалый успех.

И вот, казалось бы, когда меня со школой уже почти ничего не связывало, в мою жизнь вошла третья учительница по литературе из той же школы, и звали ее тоже необычно – Марлен Иосифовна.

Она у нас не преподавала и даже никогда не замещала кого-то из учителей, никогда не бывала на наших уроках. Но она была подругой Анжелики, и, по-моему, они вместе покуривали после уроков, когда их не видели ученики. То, что они были дружны, я знал и видел. Марлен была такая же молодая (лет на пятнадцать старше нас, семнадцатилетних), вполне демократичная, легкая в общении с учениками. Я познакомился с ней на новой квартире Анжелики, где как-то оказался, не помню по какому поводу. Она, видимо, знала, что у меня была такая кризисная история… Наверное, мы заговорили о литературе или о поступлении в институт, и она пригласила меня к себе. Вот так запросто, приезжай ко мне домой, поговорим, обсудим все… С этого момента, примерно раз в неделю я стал ездить с Черной Речки на Дрезденскую улицу на эти душеспасительные разговоры к учительнице, которая и учителем-то моим не была. Но как-то так получилось, что она пригласила, мне было лестно и приятно… И получилось, надо сказать, наилучшим образом.