Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб

Я свернул по тропинке и увидел Мирона, метрах в сорока от себя. Он стоял спиной ко мне и будто стряхивал с конца, только что справив малую нужду. Только для этого движения рукой у него получались более резкими и атакующими. И тут приветливо залаял Дозор, и Мирон, вздрогнув от неожиданности, осел в коленях и затравленно обернулся, по-прежнему оставаясь спиной ко мне. Наш автомобиль стоял в трех шагах от него.

Тут и Дашкова подоспела и бросила на Мирона тусклый взгляд, как на человека, испортившего воздух.

Выяснилось, что по дороге домой в машине полетела коробка передач, и переночевав в кабине, Мирон с раннего утра провозился над машиной в лесу. Все верно, концы сходились, но только перед нами был определенно другой Мирон – сытый, осмелевший, с козырем в рукаве, словно этой ночью, в машине, его посетила лесная фея и выполнила три его заветных желания, о которых нам с Дашковой он ничего не собирался рассказывать.

Еще и сделала подарок – фотографию голой женщины.

Я обнаружил ее через пару дней, когда скуки ради пошел в комнату Мирона и взял с полки наугад выбранную книгу (если не ошибаюсь, что-то про подводные лодки). Поднялся с ней к себе, улегся на диван, взялся перелистывать… и с тех пор больше не принадлежу себе. Собственно, в таком виде пребываю и по сию пору.

В книге я обнаружил фотокарточку. Еще когда она лишь нечетко зачернела между колыхавшихся страниц, пещерное варварство, глядевшее с нее, обожгло меня своей первобытной правдой. Снимок упал мне на живот картинкой вниз. Я собирался его поднять, зная наперед, что мне не избежать расплаты за мое любопытство, что платить придется прямо сейчас, как мы платим, обгорая душой, за вид спаривающихся животных или чего-то еще в подобном духе. И что, быть может, какая-то часть выплат будет отложена на потом, тяготя своим долгом. Но все же переживания подобные моим только сопровождают такого рода сделки, но никогда не приостанавливают.

Итак, я взял ее в руки и поднес картинку к глазам. На фото была женщина. Без одежды. Совсем. До этого я видел, более или менее реалистично воспроизведенную женскую наготу, в лишь роскошном подарочном каталоге Дрезденской картинной галереи довоенного издания. Но там она бугрилась и переливалась своим этикеточным великолепием. Здесь же была крайне натуралистическая плоть не по своей воле раздетого человека.

Я испытал шок, но не от увиденного, а от того, что через увиденное сумел заглянуть в душу фотографа, и мне тут же пришлось отпрянуть, как от чьей-то давно нечищеной пасти. Фотограф был откровенным садистом, что чувствовалось. Из каждого сантиметра снимка смотрел на меня он – слюнявый, нетерпеливый, жадный, назидательный и неплохо замаскировавшийся. Снимок с женщиной, по сути, был зеркалом, в которое смотрелся фотограф. И, пожалуй, только он и ему подобные могли вынести это зрелище.

С ужасом и каким-то гаденьким удовольствием я продолжал разглядывать фотокарточку. Так смотрят на собственную глубокую рану, обнажившую кость. И продолжал делать свои открытия.

Взять хотя бы лицо женщины – оно стеснялось существовать наравне со своим голым телом. И безоружное тело за собой делало безоружным лицо. Это и возбуждало садиста.

И еще у голой женщины навсегда забирают ее главную тайну. Без нее она больше не сказочный замок на высоком холме. А кто же? Не знаю. Может быть, почтовый конверт, у которого совсем высох клей.

В ту пору мне было тринадцать; я уже миновал слепой младенческий садизм, когда кажется забавным отрывать крылья у стрекоз, но и до взрослого, развивающегося от бессмыслицы жизни, от полученных унижений и собственных неудач, а также от лютой зависти, мне было еще далеко. Поэтому на снимке я влюбился в то единственное, что там оставалось красивым – в лицо женщины.

На этом лице расположилась сама женственность. Такой тип лица природа со смаком, но не так часто, как хотелось бы, штампует по всей европейской цивилизации, небось, с самого ее зарождения. Женщина с таким лицом всегда на виду. Я говорю о чернявой широколицей красотке с выступающими вперед скулами, с влажными, податливыми, темными глазами, аккуратным носиком и ротиком, и почти никогда не пропадающей с лица игривой улыбкой. Когда женщина просто радуется, что она – женщина. И хотя на снимке она скорее выглядела мученицей, ее предрасположенность к такой улыбке легко угадывалась. Такие женщины не особо умны, и зная это за собой, видят в этом только нечто забавное, чем еще больше распаляют сердца мужчин. Да, и у таких женщин почти всегда красивая шея. У той, что я разглядывал на фото, была красивая шея.

Из них получаются певицы с не ахти каким голосом, но всеобщая любовь позволяет им подолгу оставаться на плаву. Характерные актрисы на роль кокоток, которые им настойчиво предлагают, пока у тех уже не женятся внуки. В общем, вы меня поняли.

Кстати, я забыл вам рассказать, как выглядел снимок.

Сама фотокарточка была размером девять на двенадцать. Описанная мною женщина была снята почти в полный рост с ногами, расставленными до ширины плеч, и широко разведенными в локтях руками за головой. Слева от нее, на спине колченогого стула, была сложена одежда по мере ее раздевания. Так лифчик белел на фоне темной юбки, из-под которой в обе стороны виднелись рукава блузки. Трусики лежали на краю сиденья, свисая треугольником к полу.

Черно-белое изображение позволяло лишь разглядеть темный фон штукатурки позади нее, заканчивавшийся в районе ее плеч белым пространством побелки.

Там же, у себя на диване, отслаивая кусочек за кусочком, я добирался до самой сердцевины, испытанного мною шока. Такие ведь снимки не возникают из ниоткуда и просто так не оказываются с тобой под одной крышей. Я должен был узнать фотографа, и почти наверняка фотограф знает меня. Я почувствовал, что вместе с этим снимком в дом заползло что-то мокрое, скользкое, отдававшее протухшей рыбой. Вот чего я больше испугался, едва взглянув на фотокарточку. Не распятого женского тела, я смрадного дыхания садиста у себя за спиной.

Снимок не казался новым, но и старым он тоже не был. Скорее, им начали активно пользоваться в самое последнее время.

Я решил больше не расставаться со снимком. В конце концов, мне было тринадцать, и в штанах у меня уже вовсю чесалось. Этот снимок мне еще сможет понравиться, когда я сумею переступить через отвращение к фотографу. Да и, кажется, пришло время сказать – я успел полюбить эту женщину. Она была красивей всех женщин, виденных мною раньше, даже, наверное, Нины Васильевны. Пускай невольно, но с этого снимка женщина щедро дарила себя мне, прыщавому салаге, и в знак великой благодарности я заделался ее фанатичным поклонником.