Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб

Когда пришло время получать мне паспорт, одновременно возник вопрос получения адреса для нашего домика в лесу. Нас официально присоединили к деревне Каштанка, а название улицы предоставили выбрать самим. При этом намекнули, что лучше названия, чем Лесная, нам и не придумать. Мы остановили свой выбор на Ягодной, и с нами не стали спорить. А Виктор Мефодьевич Белозеров побеспокоился, чтобы к моему паспорту во внутреннем кармане куртки составить компанию из диплома о среднем образовании, водительских прав и воинского «белого» билета, из которого следовало, что у меня тяжелейшая форма плоскостопия. Спасибо, Виктор Мефодьевич…

Я получил права в девятнадцать лет и с тех пор не было для меня большего счастья, чем спозаранку прыгнуть за руль нашего подержанного «Газика» и умчаться в город. Если успеть к семи часам к проходной швейной фабрики, то глазам твоим откроется чудесная картина. Ручейки из молодых фабричных девчонок там стекаются в одно большое море незрелой, зеленоватой, трепещущей чувственности.

Большинство из них жило при общежитии напротив фабрики, и выбегали на работу прямо в синих рабочих халатах, держась под ручки и весело хохоча. И если ночью не было дождя, шлепали через дорогу в страшненьких домашних тапочках с заломленными пятками и в темных носках, доходивших до середины голени. Ветер теребил косынки на их головках, словно птичьи хохолки. Обычно я ставил машину возле обочины, чтобы, откинувшись на сиденье, в приспущенное окно полюбоваться беготней вертких тел, мельканием ножек, может, поймать на себе лукавый взгляд. И мне иногда улыбались как товарищу по молодости и сослуживцу, ибо, в конце концов, стали принимать за водителя кого-то из фабричного начальства, а то и из главка.

Приставленный собственной эрекцией к некой особой подзорной трубе, я своим незамыленным глазом лесного жителя, смотрел вокруг и проникал в суть явлений.

Я видел перед собой молодых самок, что протоптанными дорожками к проходной обозначали себя для жаждущих спаривания самцов. Я видел никогда не пропадавшее ожидание на их разгоряченных лицах. Я видел, как эти худенькие, почти детские тела, жадно жались со всех сторон к той из них, в ком с неуемной жаждой жизни прогрызалась роскошная, с налитыми формами женщина. Так диссиденты-неудачники жмутся к человеку с оформленной загранвизой. Это сравнение настолько ясно передает суть происходящего, что, пожалуй, можно простить некоторую его инородность к заданной теме.

Я видел крепко сбитых, по-своему ладных, девах, тупо, по-коровьи, переставляющих ноги, и понимал, чем они возбуждают, в том числе и меня. Животной правдой из косолапых походок. Глядя на них, тебе хочется захрюкать. Шарм, декор, интрига – малохольные игрища для чахоточной интеллигенции… с вероятной попыткой суицида в конце представления. Ничто не сравнится с низменными удовольствием хряка, завалившего хавронью посреди свинарника.

Такие ходили по одиночке и ничего уже не ждали. Они всегда оставались хмурыми и деловитыми, будто хозяйки птичьего двора, где, вместо цыплят, носятся, открыв рот, особи мужского пола. Работая на птичнике, рано или поздно пропахнешь пометом, но без этого как стать королевой фермы? По воле природы такие девушки всюду обречены на домогательства самого грязного пошиба. Любой быдляк будет считать, что обратился по адресу. Таким и продолжать косолапо нести свой крест.

Я видел и другие вещи. Например, даже не выходя из машины, я смог убедиться, что совершенно не интересен противоположному полу. В этом для меня заключалось, по меньшей мере, девяносто процентов всей несправедливости мира. Я посчитал себя смертельно оскорбленным. Онанизм привил мне психологию диктатора. В моих грезах мне ведь никто не отказывал. Поэтому, наблюдая из машины за фабричными девками, я находил особое удовольствие, отмечая приметы их рабства. Пусть несознаваемого до конца, но все же рабства. Я злорадно рассматривал из невольничьи синие халаты, уродующие их, мужские носки и тапки, а также их не выспавшиеся физиономии в эту садистскую рань. И их готовность подчиняться фабричному гудку.

К девяти я подъезжал к дому быта, чтобы восхищенным взглядом проводить до дверей прибывающих на работу парикмахерш. (Правильнее было сказать парикмахеров, но не все парикмахеры были мне интересны, а только их сексапильная составляющая – «парикмахерши»). Это были молодые женщины и молодящиеся дамочки под сорок. Те точно никогда не забывали, что они женщины, и мысль эта доминировала в их облике. Какими-то приделанными сбоку казались их пышные шиньоны и толстые высокие каблуки, на которых они вышагивали деревянными походками. Но благодаря этому и еще гипюровым шарфиком, повязанным на голую шею, от них за версту разило сексом. Правда, с плюшево-галантерейным оттенком. Что ж, тем лучше.

В ту пору, когда я таращился на «парикмахерш», (это был пятьдесят девятый год) у меня на заднем сиденье вполне мог валяться журнал «Крокодил», где подобные дамочки высмеивались, а по существу, украшали собой журнал, привнося в издание маломальскую эротику. Антиобщественным элементам также пририсовывался подобный неуклюже-зазывный вид, намекая, что одно здесь не бывает без другого. Это был тот редкий счастливый случай, когда художники-мужчины с особым смаком обличали общественные недостатки, оставаясь верными моральному кодексу строителя коммунизма. Слово «секс» при этом нигде и никогда не упоминалось. Во-первых, его, похоже, никто не знал. Во-вторых, обличали не «секс» и «сексапильность», а скорее неразборчивость во вкусах. Но, что правда, то правда, вульгарно разодетая женщина неизменно склоняет к порочным мыслям, бередя низменные инстинкты.

А секс так и пер от этих баб с щедрых сатирических иллюстраций, размером едва ли не вовсю страницу. Хоть на стенку вешай. И все эти «парикмахерши», официантки, секретарши, реже продавщицы в колбасном отделе (тех чихвостили по другой статье) из жизни и с карикатур привносили в нашу жизнь маскарад, став прообразом женщин-куколок нашего недалекого будущего. Общество подозревало в них шлюх по тому пункту, что в подобных дамочках было сильнее заложено женское начало, этакого зеркально-бусового толка. Что вовсе не обязательно. Ведь известно, что женщина одевается ради других женщин, а не мужчин. Власть они прогневили тем, что своим броским видом отвергали тот стиль и ту одежду, которую им предписывалось носить. Как один из пунктов потребительской корзины советского человека, незамысловатый такой пункт, одобренный медиками и имеющий тот же безрадостный вид, что и не менявшаяся десятилетиями упаковка для вермишели. Они подстрекали на смелые фантазии, на невоздержанность в половом вопросе и не только. И мужики, скорее по наитию, нежели, точно распознав призыв, ловились на такое моментально. Ибо маскарад это еще и ширма, за которой двое прячутся друг от друга, желая быть вместе, но при этом остаться неузнанными.