Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб
- Название:Метод ненаучного врачевания рыб
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:9785005387257
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб краткое содержание
Метод ненаучного врачевания рыб - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Очевидно, я слишком долго засиделся в избушке на лесной поляне, и однажды с востока потянуло сильным ветром, перешедшим в ураган, что, скомкав мою жизнь, подхватил меня и унес с насиженных мест.
Буря разыгралась стылым февралем шестидесятого года. Серое зимнее небо, нависавшее все утро над лесом, к обеду в одночасье почернело, как в дни затмения. Я колол дрова перед домом в белой рубашке Полозьева, и на фоне враз почерневшего снега, почувствовал себя фигуркой на сцене, на которую был направлен луч прожектора. В белизне своей рубахи я был заметен отовсюду, и мне негде было спрятаться на этой свинцово-грифельной пасторали, мрачной, как средневековая гравюра. Я едва успел заскочить в дом, как на поляне занялась буря. Она бешено хлопала входной дверью, пока я в прихожей складывал дрова, будто требуя меня к себе.
В лесу буря лютовала до следующего утра, изрядно повалив сосен перед домом. В Прелюбове же к хлипеньким городским тополям добавились обрушенные линии электропередач и снесенные крыши в частном секторе. Там она улеглась лишь к вечеру, войдя в историю города, как знаменитая буря шестидесятого года.
А через неделю, намного раньше срока, стал таять снег. Приезжавший накануне почтальон говорит, что дорога в бурю не пострадала; ни одно дерево не упало поперек нее.
Март и первую половину апреля я провалялся из-за воспаления легких, а потом снова сел за руль и «бомбил» по городу вплоть до конца мая, пока не наступило двадцать седьмое число.
Это был день как день. Я уже собирался сесть в машину, когда ко мне из дома выбежала Дашкова с пирожками, завернутыми в листы бумаги. Ей непременно хотелось успеть их выпечь до того, как я поеду, словно мне предстоял дальний путь. Вас, наверное, могли удивить пирожки в руках Анны Генриховны. Да-да, в то время Дашкова вовсю пекла пирожки со всякой всячиной, пережив на моих глазах богемный период и свое домашнее сумасшествие. Теперь это была классическая старушка в фартуке, с седыми волосами, забранными на затылке в пучок, с очками на кончике носа. Она так и не стала за эти двенадцать с лишним лет мне матерью, но все же ее последнее воплощение меня устраивало больше всех предыдущих.
– В городе тебе таких не подадут, – похвалилась она, прижимая сверток к моей груди так, словно это был для нее обычный ритуал.
А между тем, я немного оторопел. Мы привыкли быть чужими друг другу. Правда, после того случая, когда я в тринадцать лет попытался вывезти ее из леса, вооружившись вилами, мы немного сблизились, но не более того.
Прижимаясь ко мне, она собиралась о чем-то поведать, но потом, будто спохватившись, бросила беглый взгляд на дом, где оставался Мирон, и вдруг выпалила, имитируя кокетство:
– Прокатите, молодой человек, даму на автомобиле.
И вот она уже обходит машину, снимая на ходу фартук, и я понял, что не смогу ей отказать, что бы это поездка нам обоим не уготовила.
По ее просьбе, я отвез Анну Генриховну в парк культуры и отдыха, где она на тенистой аллейке взяла меня под руку, показывая всем видом, что собирается хорошенько поразвлечься. Мы катались на каруселях, если мороженое, побывали в комнате смеха, а в стрелковом тире я для Дашковой выиграл главный приз – плюшевого медвежонка. Попутно я узнавал историю ее жизни. Немецкий папа, торговавший лесом. Меланхоличная Mutter, бравшая уроки игры на фортепиано у молодого Стравинского. Брат, гидроинженер, оставшийся на ее бедной родине. Первый муж, дирижер. Гений, антисемит, пьяница. Повесился в театре на собственных подтяжках. Затем Полозьев, честный и настоящий, в пику кривлякам из театра.
Потом, на лодочной станции, мы взяли лодку напрокат. Я тогда в первый и последний раз оказался за веслами. Дашкова сидела напротив меня, улыбалась в букет из васильков и вспоминала юность, гимназистов, катавших ее по этим же местам. И вдруг речь зашла о Мироне. И выяснилось много презабавного. Например, что этот помешанный на всем армейском мужичок, сам никогда не служил. У него был такой шанс летом сорок первого, но Мирон предпочел уклониться, сбежав от призывной комиссии в лес. Он рассчитывал там отсидеться до зимы, когда, по его прикидкам, немцы окончательно победят. Зимой он двинул на восток, ночую на деревьях. У него была берданка, которую он повсюду таскал с собой, хотя патроны закончились еще в ноябре. В феврале он вышел к пустовавшему дому Дашковой, где нашел порох для берданки, и где в относительном комфорте пережил всю войну и оккупацию Прелюбова в том числе. Его обнаружила Дашкова в августе сорок третьего. В ту пору она была санитаркой на фронте, и после контузии прибыла в Прелюбов на побывку. Конечно же, первым делом она отправилась проверить дом. Она приехала на телеге в сопровождении деревенского конюха. Она столкнулась с Мироном на крыльце. Учитывая свое нелегальное положение, Мирон мог запросто укокошить Дашкову, ведь та могла с легким сердцем сдать его властям. Но сговорились на том, что Мирон останется присматривать за домом. Чтобы подхлестнуть его рвение и предостеречь от ненужных поступков, Дашкова пообещала Мирону сразу после войны легализовать его существование. А Мирон, ничего не зная о Дашковой, слепо поверил ей на слово, как только могут поверить в могущество надменной обладательницы сказочного терема в самом центре европейской территории рабоче-крестьянского государства.
Кстати, если вы подумали, что медвежья шкура, а с ней и морда на стене в моей комнате, есть охотничьи трофеи Мирона в период его дезертирства, то вы глубоко ошибаетесь. Это был подарок Полозьеву от одного писателя-таежника. Кажется, с ним впоследствии тоже приключилась прескверная история, но подробностей Дашкова не знала. Мирон только ставил силки на зайцев, а к берданке и вовсе перестал прикасаться, боясь быть услышанным кем-нибудь из деревни.
Года за два до моего появления в доме, Анна Генриховна впервые переспала с Мироном. (В ее устах это прозвучало так: «Однажды я была слишком добра к нему»). Война закончилась, отработав еще год на сцене, балерина Дашкова вышла на пенсию и полностью перебралась на житье в дом. Муж бывал в доме наездами, чередуя редакторский труд в городе с творческими командировками по стране. Этим адюльтером Мирон был обязан тоской бывшей балерины по театру. Незамысловатой жизни в лесу не хватало интриги, второго плана. Теперь же, домысливал я, когда они собирались в доме вместе – женщина и двое мужчин, все наполнялось особым подтекстом. И взмах ресниц, и раскачивающаяся туфелька на ножке, и след помады на бокале, и тайна рукопожатия становились инструментами в оркестре, которым с удовольствием дирижировала увядающая женщина. В ту пору ей было сорок шесть.
По до конца не выясненным мною причинам, Дашкова ничего не сделала, чтобы выправить Мирону хоть какие-то документы. Может, не смогла, а, может, не посчитала нужным. Наверное, наблюдая, как Мирон тешит себя военными побрякушками, как тащит из леса в дом отсыревшие мины, забывая по месяцам менять на себе белье, Дашкова не могла представить его в другом амплуа. А для жизни в лесу документы не обязательны. Ну а после ареста Полозьева ее возможности вообще были сведены к нулю.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: