Татьяна Сарапина - Антихорошесть. Путь от маленькой девочки к пробудившейся женственности

Так длилось уже давно.

Со времен, когда у деревьев не ветви, а руки, на деревьях не листья, а деньги, у месяца есть глаза и рот, тополиный пух становится письмом, а под кроватью кто-то живет.

Со времен моего детства.

Детство – это когда у деревьев не ветви, а руки, на деревьях не листья, а деньги. У месяца есть глаза и рот, тополиный пух становится письмом, а под кроватью кто-то живет.

В пору моего детства была такая игра – «секретики».

Для этого нужно было откопать небольшую ямку, положить в нее цветок или красивый камешек, найти кусочек битого стекла и сверху накрыть им свое сокровище. Потом закопать ямку.

С этого момента ты становился обладателем личного сокровища, маленького секрета, который можно в любой момент извлечь. Но, чаще всего, «секретики» никто не раскапывал, забывал о них, попутно создавая следующие.

С каждым днем ты становился богаче еще на один «секретик». С любопытством искал чужие, рассматривал их.

Сейчас пишу и думаю: сколько же «секретиков» оставлено во дворе того дома, где я выросла. Где летом, днями напролет, бегала по двору в шлепках, сделанных кухонным ножом из старых сандалий.

Оставлено и забыто.

Забыть детский «секретик» не страшно. Куда печальней обстоит дело с желаниями и мечтами, которым так и не суждено было реализоваться.

Из года в год их количество также росло.

Ты научился прятать то, что когда-то зажигало душу. Обещал себе вернуться к ним завтра, но завтра никогда не наступало. Каждый новый день – это сегодня, со своими первоочередными задачами и нуждами.

Но однажды ты вспоминаешь, что среди назойливого шума из секретных секретов чужой успешной жизни, ты забыл о драгоценных «секретиках» собственной души.

***

Никополь – город в Днепропетровской области Украины.

Далек от шумной столичной жизни, никогда не видавший пробок на дорогах. За последние пятьдесят лет здесь не построили ни одного нового дома, на карте городе не появилось ни одного нового микрорайона, школы, детского сада. Молодежи почти нет: многие уехали в большие города или эмигрировали из страны.

Когда в романе «Двенадцать стульев» я читала описание маленького уездного города N, то представляла, что речь идет о Никополе. Хоть здесь не было изобилия парикмахерских и похоронных бюро, но было много предприятий металлургической промышленности.

Почти каждая никопольская семья гордилась предком металлургом, который всю свою трудовую деятельность посвятил одному из местных заводов. Это было почетно и гордо. Одним из самых ярких праздников в городе всегда был День металлурга. В этот день город преображался и даже те, кто ежедневно сетовал на нелегкую рабочую жизнь, в этот день гордо именовал себя почетным металлургом.

На маленькой площади перед городским советом ставили сцену, разворачивалась уличная торговля. Большим подарком для горожан были бесплатные выступления столичных звезд, которых в остальное время можно увидеть лишь с экранов телевизора.

Такие события выбивались из привычного контекста жизни никопольчан, оставляли яркие воспоминания на целый год. Привычный сценарий рядового никопольчанина – дом-семья-работа. Раз в год отпуск на Азовском или Черном море, после 30 лет начать жить ради детей. Мало кто пытался что-то поменять в этом сценарии. Наоборот, тревожились, как бы жизнь пошла не по сценарию.

Я тоже родилась в семье металлургов.

Папа с мамой работали на трубном заводе всесоюзного значения. Я помню значки на ковре в гостиной с гравировкой «ударник двенадцатой пятилетки». Не понимала, кто такой ударник, что такое «двенадцатая пятилетка», но помню энтузиазм родителей, с которым они рассказывали о рабочих бригадах, сменах, повышении разряда своей специальности.

Я росла обычным советским ребенком.

С 9 месяцев в яслях и с 6 лет в школе. Как и большинство детей того времени, рано научилось быть взрослой. Всегда умела себя чем-то занять, мне никогда не было скучно одной. Я понимала, что родители тяжело работают на заводе, возиться со мной никто не будет.

«Вот и хорошо, – думала я, – значит нужно придумать себе интересное занятие, поменьше обращать внимание родителей на себя».

Корка хлеба с маслом посыпанная сахаром, сладкий «хворост» и газировка за 3 копейки из автомата были моими любимыми лакомствами. А еще заварные пирожные. Они продавались в картонных коробках по 6 штук. По утрам такая коробка часто появлялась у нас дома. Возвращаясь с ночной смены, папа часто покупал пирожные и большой вкусный рогалик с повидлом внутри.

У меня была старшая сестра, но десятилетняя разница в возрасте почти исключала наше сестринское взаимодействие. Мы не играли вместе. То немногое, что я помню из совместных занятий, это походы домой к ее подружкам. Мне нравилось быть среди взрослых девочек, украдкой слушать о мальчиках и свиданиях. Думали, что я ничего не соображаю, но я все мотала на ус. Даже понимала, что мне нравится один из одноклассников сестры, но это был самый большой секретный секрет в мире.

А еще я очень обижалась на сестру, когда в разговоре с подружками она называла родителей «стариками». Возмущалась, протестовала, ведь для меня они были самые красивые и молодые. Помню, хотела наябедничать на сестру, чтобы мама запретила ей так говорить. Но не сделала этого, не хотела расстраивать маму.

Вскоре сестра вышла замуж. Пока ее муж служил в армии, вместе с маленькой племянницей она какое-то время еще жила в родительском доме, но потом все вместе уехали.

Так у меня появилась своя комната. Большая, светлая, где я могла спокойно читать книги.

Выходила из комнаты, когда родители напоминали о необходимости поесть или «подышать свежим воздухом» на улице.

А еще я много фантазировала, оставаясь одна.

Украдкой, пока мама была на работе, обувала туфли на каблуках и перед зеркалом, в воображаемый микрофон, который по совместительству был лаком для волос, пела песни. Я представляла себя народной артисткой СССР, а вокруг толпы детей, которые хотят со мной дружить.

В жизни я почти ни с кем не дружила. Во дворе не было детей моего возраста. Были ребята постарше, но когда тебе 8 лет, то для тех, кому сейчас 9—10 ты все еще «малявка».

Была у меня подружка Лена. С ней нас связывала очень странная дружба. В ней было много жалости, которую я испытывала к Лене и ревности, если вдруг Лена начинала дружить еще с кем-то, кроме меня. Я не могла понять, почему, когда я рассказывала ей о чем-то, она слушала и вертела головой, как будто не соглашалась. Сначала я очень злилась за это на Лену, старалась привести еще больше аргументов для убедительности. Тогда Лена, почти плача, говорила, что она всегда трусит головой, даже тогда, когда согласна со мной. Мне это было непонятно. Я спросила у мамы, почему так бывает. На что мама сказала, что отец Лены бьет ее маму, брата и саму Лену, а головой она вертит на «нервной почве».