Татьяна Сарапина - Антихорошесть. Путь от маленькой девочки к пробудившейся женственности

Я рано поняла, что уже взрослая. Что детство позади и нужно становиться серьёзной.

Не припомню эпизодов, чтобы я капризничала или баловалась. Такая себе маленькая старушка, которая хорошо понимает трудности родителей, без возражений откликается на слово «надо», очень чувствительна к настроению родителей.

В театре есть три звоночка, которые предупреждают зрителя о начале представления, необходимости вовремя занять свое место. У меня была личная система звоночков, которые предупреждали, к какой черте лучше не приближаться. Я старалась не допустить даже первого звоночка и, если все же он звучал, делала все, чтобы моего присутствия никто не заметил. Сбегала в свой тихий рай – собственную комнату, чтобы наедине с собой пережить обиду, которая поднималась в ответ на повышение голоса. Вернее, не так. Сначала, чтобы справиться с волной накатившегося ощущения собственной плохости, а потом, когда пик переживаний спадал, с обидой, которая рождалась в ответ на замечания родителей.

На какое-то время я закрывалась, всем видом демонстрируя, что обижена. Молчала, игнорировала, не обращалась с просьбами, а внутри отчаянно ждала, что кто-то из родителей осознает свою неправоту, скажет, что сожалеет о случившемся и все снова будет хорошо. Так же, как мечтала, что ребята со двора сами придут ко мне и скажут, что сожалеют, почему до сих пор я не их подруга.

Но ни ребята, ни родители не догадывались о моих ожиданиях, от чего ощущение собственного одиночества внутри росло.

Во времена моего детства существовало такое понятие как дефицит.

Достать что-то дефицитное можно было при наличии «своих людей» в магазинах.

Помню, как перед первым сентября простояла целый день в очереди, чтобы купить 5 тоненьких тетрадей в линию и 5 в клеточку (больше не продавали). И хоть они были из ужасной серой бумаги, я безумно радовалась своему приобретению. Мечтала еще о тетради на 96 листов, но таких даже через длинные очереди невозможно было достать – только «по знакомству». Без очереди, в любое время можно было только купить счетные палочки, кассы для букв, копировальную бумагу и деревянные линейки.

Однажды папа купил мне набор из 6 цветных карандашей и переливающуюся линеечку.

Со словами «держи, это от папы», старшая сестра передала папин подарок.

Я почти не дышала.

Мне бы обрадоваться, а я растерялась от неожиданности. Не просила, специально не заслуживала, не стояла целый день в очереди и вдруг такое сокровище у меня. Просто так.

«Ничего просто так не бывает. Лучше ни от кого не зависеть», – вспомнились слова родителей. Я тут же насторожилась. Вроде бы у меня есть то, о чем мечтала, но пока не понимаю, что взамен нужно отдать.

Стать еще более послушной? Не спорить с папой?

Наши отношения с ним всегда были сложные, непредсказуемые и ранящие. Его авторитарные методы воспитания я научилась отражать единственно доступным на тот момент способом – отстраняться, изображая равнодушие. Делая вид, что ничего от него не жду. Радуясь, если в разговорах со своими друзьями он подчеркивал, как я на него похожа. Говорил, что я – любимая дочь.

«Ты поблагодарила папу за карандаши и линейку?» – спросила сестра.

«Нет. За что я должна благодарить, если это ты дала карандаши?» – ответила я, пряча глаза.

«Я только передала их тебе, но деньги платил папа. Это он купил».

«Я не видела этого. Не буду его благодарить».

Мне казалось, что благодарностью я невольно признаю его важность для себя, значимость наших отношений.

При этой мысли становилось страшно. Очень.

Я так и не поблагодарила папу.

Карандаши быстро растерялись, а линеечка еще долго напоминала мне о моем «некрасивом» решении.

Это был выбор ребенка, который боялся подступиться к своей зависимой части, признать ее у себя. Ребенка, который бравировал своей отдельностью, взрослостью, независимостью и очень ждал, что у взрослого хватит терпения и любви, чтобы продолжить движение навстречу.

Когда развалился Советский Союз, мне было 10 лет. Довольно осознанный возраст, чтобы понимать, с чем пришлось столкнуться моим родителям в 90-е.

Была работа, но не платили зарплату. Выживали за счет огорода и продуктов, которые выдавали в заводской столовой в счет задолженности по заработной плате. Стоимость этих продуктов в несколько раз превышала их реальную рыночную стоимость, качество оставляло желать лучшего.

Я знала, что такое нет денег на хлеб и пустые макароны на ужин каждый день.

Противное ощущение, когда классный руководитель с осуждением, перед всем классом объявляла, что я одна не сдала деньги на ремонт школы. Мне хотелось провалиться от стыда сквозь землю, потому что знала – у родителей нет денег на ремонт.

И вот в то непростое время я придумала способ, как себя поддерживать.

Создавала островки изобилия в океане тотального дефицита. Проживала мгновения «мне можно», «я могу себе это позволить» в среде, где «это дорого» или «мы этого позволить не можем» были стандартными ответами на любое желание.

Например, подаренную гостями шоколадку Poulain делила на 16 частей, чтобы каждый день съедать по кусочку. Отсыпала из общей банки Nescafe несколько столовых ложек растворимого кофе, припрятывала, чтобы потом, с шоколадкой, неспешно, из красивой кофейной чашки пить кофе в одиночестве и тишине.

Я брала чашку из серванта, садилась возле ночной лампы, представляла, что я сижу в кафе где-то в Париже или Нью-Йорке. Выключала свет, чтобы знакомые стены комнаты не напоминали, где я, мысленно переносилась в будущее, где шоколад и кофе не роскошь, а привычная ситуация, вела внутренние монологи из той версии себя, у которой все хорошо. Растягивала мгновение на столько, сколько это было возможно, полностью погружаясь в состояние изобилия. Со стороны, наверное, это выглядело комично, так как я улыбалась, манерничала, воображала, что даю кому-то интервью.

А еще мне пришлось полюбить молоко, потому что в моем любимом сериале «Beverly Hills 90210» герои на ночь выпивали стакан молока. Тогда я тащила стакана молока к телевизору, чтобы в момент, когда они будут пить молоко, сделать это вместе с ними. Как будто, я такая же, как они. И все у меня хорошо, живу не хуже, чем жители Beverly Hills – молоко на ночь пью.

Несмотря на все ограничения, благодаря вот таким ритуалам самоподдержки у меня остались хорошие воспоминания о том периоде моей жизни. Механизмы психзащиты так спасали психику от тяжёлой реальности, помогали не провалиться в уныние, депрессию.

Но самое ужасное, что я помню с того периода – это дикий холод в квартирах, начиная с осени до конца весны. Отопление включали, когда за окном несколько дней стояла минусовая температура. Горячей воды не было вообще.