Елена Тара - «Крутится-вертится шар голубой»

– Так ведь издавна повелось, что без начальников ничего не делается, – начал было Соломон, пытаясь мирно закруглить неожиданный разговор. – Как же без них…

– Как? Да очень просто! – с негодование прервал его Герасим. – Вы что, хуже бы работали, если бы не было этих управляющих контор с их начальниками и сворой заместителей? Вы без них не знаете, как диваны и кушетки мастерить, где материал закупать, кому продукцию свою продавать? Государство расплодило целую армию чиновников, директоров, управляющих, которые сидят на шее трудового народа. Рабочий класс сам должен решать, какие организации ему нужны, кому и за что платить свои кровные деньги.

Так-то он прав, мелькнула у Фарбера мысль. Сколько он тратит на налоги, отстёгивает иных платежей – и тем, и этим. Вроде и заработки хорошие имеются, а в итоге на руках не так уж много остается. Порой даже досада одолевала. Но ему и в голову не могло прийти этими мыслями с кем-либо поделиться. А его помощник так вот запросто все это высказал. Упрямый он человек: отсидел свой срок, а с властью так и не примирился.

– Знаешь, парень, – осторожно заговорил Соломон, когда Герасим умолк, словно внезапно выдохнувшись. – Был бы ты поосмотрительнее, такие разговоры до добра не доведут – ты это лучше меня знаешь. Не волнуйся, дальше этих стен эти слова не уйдут, – словно спохватившись, тут же добавил он. – Тебе же лучше при себе свои мысли держать – времена сейчас такие. И чует мое сердце, грядут еще хлеще.

Герасим промолчал. До самого вечера они работали, словно этого разговора и не было. Но Соломон в душе понимал, что никакими словами он не переубедит этого человека.

В некоторой степени Соломон Моисеевич чувствовал свою ответственность за своего помощника. Он вял его на работу, платил немного, как любому вновь нанятому работнику, а тот вкалывал за двоих и не роптал. Сейчас бы ему и зарплату можно поднять – так через неделю мастерскую закрывать. Сумеет ли Герасим куда пристроиться? Не каждый ссыльного возьмет. Надо бы как-то помочь человеку, думал Соломон.

– Куда после подашься? – спросил он как-то у Герасима, когда тот натягивал обивку на будущее кресло, удерживая ее по краям, чтобы мастеру было удобно крепить кожаный лоскут к дереву. – Я сам на завод иду. Могу замолвить за тебя на словечко. У тебя получится, ты мужик рукастый.

– Таких, как я, на государственное производство не очень-то берут. Мне одна —дорога в артель или к кустарям, как вы. Но не думайте, – тут же поправился Герасим. – Я рад, что попал к вам – многому научился, да и вы ко мне с добром.

От такого необычного для работника многословия Соломону стало приятно, и он еще сильнее укрепился в желании помочь Герасиму.

– А знаешь что, заходи-ка ты как-нибудь к нам. Люба чего сготовит, посидим, потолкуем. Что-то да придумаем. Ведь действительно, не чужие люди – два месяца с утра до вечера вместе трудимся.

– Вы это серьезно? – поднял голову Герасим.

– А почему нет?

– Так ведь и приду!

– Приходи! А что впустую болтать – сегодня у нас среда? Давай на пятницу после работы и сговоримся. У нас будет Субботний ужин. Ты ведь Субботу соблюдаешь?

Соблюдает ли он Субботу? В его семье традиции чтили и строго соблюдали. Да и как иначе – в Крынках едва ли не половину жителей составляли евреи. В пятницу утром женщины готовили обильную еду, до белизны скоблили гладко оструганные некрашеные полы и чисто подметали двор. После обеда все дела прекращались, а под вечер, с первой звездой, зажигали свечи; когда же в их селение протянули провода, то включали и электрические лампочки. Свет горел до вечера субботы. Люди надевали самое лучшее и нарядное, гуляли, ходили друг к другу в гости. После все пошло по-другому, прежний уклад не вписывался в новую жизнь, не соответствовал революционным убеждениям. В лагере о Субботе не могло быть и речи; там он был заключенным, без прав, без национальности, без традиций.

И сейчас, получив приглашение от Фарбера, сердце сладко защемило. Он придет в дом, сядет за стол, накрытый белой скатертью, на котором стоит домашняя еда; за столом – семья, пусть и не его. И все будет, как раньше, когда он жил в родительском доме. Как давно это было!

А еще за столом будет сидеть Соня. При мысли о ней сердце защемило еще сильнее. Увидев девушку в первый раз, Герасим был поражен ее красотой. Как природа могла сотворить такое совершенное создание! Он смотрел и не мог оторвать глаз. Окружающая действительность меркла и бледнела рядом с ней; она затмевала своей красотой все серое пространство вокруг, воцаряясь над повседневностью как путеводная звезда.

Не желая себе признаться, Герасим непроизвольно начал искать с девушкой встречи: под любым предлогом выходил во двор, садился на скамейку у ее дома, якобы наблюдая за играющими в мяч ребятишками. Поначалу он любовался ее лицом, станом, походкой, но, познакомившись ближе, стал замечать ее внутреннюю привлекательность. Соня была совершенно естественной, открытой; от нее исходила теплота и искренность. Каждая встреча с девушкой наполняла его жизнь смыслом, исцеляла и отогревала, и весь оставшийся день умиротворенная улыбка блуждала по его лицу. Соня возвращала его к жизни, от которой он отвык. С ней было просто и хорошо, с ней он мог разговаривать обо всем, почти обо всем.

Герасим не питал никаких иллюзий, понимая, насколько Соня юная и чистая, особенно рядом с ним, который в свои тридцать пять лет прошел огонь и воду, вынес испытания, которые многие не пережили. Она была ему нужна, как глоток свежего воздуха, в этом северном городе на краю земли, в который его загнал круговорот событий.

В эту пятницу Любовь Григорьевна суетилась сильнее обычного. Соломон предупредил, что у них к ужину будет гость. Надо уважить человека, объяснил муж. Он мне крепко помог. Скоро разбежимся в разные стороны: я-то ясно куда – на завод. А он пока не у дел. Но есть кое-какие варианты, надо обсудить. Да и Субботний ужин с ним разделить будет правильно – одиноко ему здесь.

Люба нажарила трески, начистила картошки, чтобы поставить на керосинку перед самым приходом гостя и горячей подать на стол. Детям строго наказала, чтобы к ужину были вовремя и за столом вели себя как полагается.

Герасим пришел чуть раньше назначенного времени и выжидал у крыльца, чтобы не застать хозяев врасплох. Хая с Тубой, старшеклассницы, кое-что уже смекающие во взрослой жизни, нарочно несколько раз выбегали из дома, будто по делу, потом заходили обратно, при этом краем глаза косили на Герасима. Девчонки старались разглядеть, что за человек придет к ним сегодня в гости. Мать, заметив любопытство дочерей, шикнула и велела перетереть тарелки. Тролля же все время крутился на кухне возле матери, справедливо полагая, что ужин сегодня будет богаче обычного, и приглядывал себе кусок пожирнее.