Елена Тара - «Крутится-вертится шар голубой»

Соня долго причесывала и закалывала непокорные волосы, стоя перед зеркалом у шифоньера. Оглядев себя, девушка задумалась, разглядывая висящее в шкафу нарядное крепдешиновое платье, сшитое на поступление в институт. После возвращения она убрала платье в шифоньер как вещь, напоминавшую о злополучной поездке, и с тех пор ни разу не его надела. Сейчас Соня спокойно разглядывала небесно-голубой крепдешин, и ей казалось, что с того дня прошла целая вечность. Она решительно и широко распахнула дверцу шифоньера, чтобы, как ширмой, загородиться ею от посторонних взглядов, и переоделась.

Любовь Григорьевна окинула критическим взглядом накрытый стол, чтобы убедиться, что все в полном порядке. На столе по кругу стояли повседневные, они же и праздничные, тарелки с тонкой каемкой из редких синих цветков по краю. У одной тарелки чуть отколот край, и Люба определила ее себе. Еще одна тарелка пошла трещиной, ее она поставила подальше от гостя, чтобы все выглядело по высшему разряду. Другой посуды у них не имелось. Зато алюминиевых ложек и вилок было достаточно. Те, которые погнулись, она убрала в ящик буфета, и на столе лежали только самые лучшие.

Любовь Григорьевна выглянула в окно и увидела Герасима.

– Гость-то твой уже у крыльца топчется, – сказала она мужу. – Иди, зови его.

– Еще без пяти шесть, – усмехнулся Соломон. – Ишь, какой точный, до минуты выжидает.

Но все-таки послушал жену и направился к двери.

Герасим был чисто, до синевы, выбрит, одет в свежевыглаженную белую рубаху с расстёгнутой верхней пуговицей, в черные, видавшие виды, но явно выходные, брюки, на ногах – черные поношенные ботинки, блестящие от толстого слоя ваксы. Гостя посадили за стол по правую руку от хозяина. По другую сторону от Герасима, ближе к двери, сидела Люба, а за ней – Хая с Тубой. Слева от отца сидел сын Тролля, и замыкала круг Соня.

Дети хихикали и шептались, возбужденные присутствием нового человека за столом, но под строгим взглядом отца быстро угомонились. Соломон Моисеевич прикрыл глаза, склонил голову, сложил ладони одна к другой и переплел пальцы. Все последовали его примеру. Молитву глава семейства проговорил вполголоса, благодаря Господа за плоды земли, которые их насыщают. Жена иногда вторила ему; дети же время от времени кивали головами, молча соглашаясь со всем, что говорил отец. Герасим глаза не закрыл, впитывая в себя все происходящее. Он слушал знакомую с детства молитву, и слова ее благодатной музыкой звучали в ушах. Глядя на склоненные черноволосые головы, молитвенно сложенные руки, Герасим вспоминал свою семью, и его накрыла горячая волна благодарности к этим людям.

После молитвы все приступили к трапезе. Герасим отвык от домашней еды, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы не проглотить все содержимое тарелки в один присест. Он заставил себя неторопливо брать на вилку кусок за куском и чинно отправлять их в рот. Любовь Григорьевна с явным удовольствием наблюдала за гостем.

Соня сидела почти напротив Герасима, чуть наискосок, и ему было удобно смотреть на девушку. Иногда их взгляды встречались. Герасим глаз не отводил, благодушно улыбался; ему было приятно сидеть в кругу этих людей и ощущать себя причастным к их семье.

Хая с Тубой быстро смели все с тарелок, похватали из вазочки баранки и, не дожидаясь чая, убежали во двор, где в это время собирались девчонки. Тролля поскучал и тоже вышел во двор. Любовь Григорьевна принялась собирать тарелки со стола. Соня сложила вилки на чугунную сковороду из-под рыбы и вслед за матерью ушла на кухню.

– Так вот, Герасим, – заговорил Соломон, словно продолжая давно начатый разговор. – Хорошо бы, конечно, тебя к Кузьмичу пристроить, он тоже по мебели работает. Но к нему и так двое моих ребят ушли, и вакансий там больше не имеется. Но я поговорил с людьми. Есть два варианта. На завод возьмут, но разнорабочим. Еще можно в строительную артель. Там работа тяжелая, но заработки хорошие. По мне, разнорабочим тебе не по чину, это для салаг необученных. Ты же мужик серьёзный, мастеровой, да и крепкий вполне. Однако сам решай.

– Спасибо, Соломон Моисеевич, за заботу. Я бы с удовольствием в артель пошел, если возьмут. Деньги мне сейчас нужны, я ведь с нуля поднимаюсь.

– Возьмут – мне бригадир обещал. Скажешь, от Фарбера. Он лишних вопросов задавать не станет.

В комнату вошла Соня и принялась расставлять на столе разномастные чашки и стаканы. Вслед за ней Люба принесла горячий алюминиевый чайник и разлила чай.

– Что, Соломон. Все порешали? – спросила она у мужа. – А вы, Герасим, не стесняйтесь, берите баранки, они свежие – вчера куплены.

Соня откусывала ароматные баранки и осторожно, маленькими глотками запивала их горячим чаем. Общество Герасима, несомненно, было ей приятно. Хотя она и слышала от отца о причинах, по которым он пригласил гостя, но втайне считала, что Герасим пришел в их дом из-за нее. Ей хотелось утвердиться в своих догадках и для этого задать какой-нибудь каверзный вопрос, чтобы Герасим выдал себя, проговорился. Но за семейным столом, в присутствии родителей, она чувствовала себя несколько скованно. Отец с матерью ели молча, а вперед взрослых с разговорами лезть не положено.

Ужин подходил к концу. Герасим отставил от себя пустую чашку, собрал со стола крошки в ладонь и высыпал их в блюдце.

– Спасибо вам большое! Я как дома побывал, – дрогнувшим голосом обратился он к хозяевам. – Благодарю за угощение, за внимание.

Любовь Григорьевна оживилась. Ужин закончился, и ей, наконец, представилась возможность удовлетворить свое любопытство. После разговора с мужем и своих наблюдений ей хотелось больше узнать об этом человеке. Что как он Соне голову начнет морочить? А сам – семейный, и его где-то ждет жена, ребенок? Возраст у него подходящий – такие, как он, уже не по одному дитя имеют. С другой стороны, тогда и беспокоиться не о чем. Женатый еврей по сторонам смотреть не будет. Он свою семью не бросит, для него жена и дети на первом месте: или сюда своих перевезет, а если повезет и быстро отпустят – сам к ним уедет. Все решится само собой.

– Откуда вы, Герасим, родом? – спросила она. – Семью имеете? Или с родителями проживали?

– Любовь Григорьевна, мне будет приятно, если вы будете обращаться ко мне на «ты», – попросил Герасим. – Чтобы уж совсем, как дома. Так можно?

Люба махнула рукой:

– Таки какой разговор!

Герасим, не любил рассказывать о себе. Но сегодня такой день, что нельзя отмалчиваться. Он хотел как можно дольше оставаться в этой теплой семейной атмосфере, а также оказать уважение хозяевам, которые приняли его, как родного. Все, как есть, конечно, не надо рассказывать – зачем людям такое слушать. Но с недомолвками, опуская лишнее, то, что может омрачить сегодняшний вечер – почему нет? Да и самому захотелось поворошить память, вытащить на свет то хорошее, что когда-то было.