Маша Фокс - 8 лет до завтра

– Не знаю, я привыкла думать, что забросила живопись потому, что вышла замуж. Мужу было неинтересно изобразительное искусство. Он вообще был сухой технарь – экономист. Возможно, смена образа жизни – быт и ежедневная обязаловка – убили вдохновение. Знаешь, живопись – это же не работа, это состояние души.

– И что же? У вас и краски, и мольберт есть?

– Мольберт есть. И краски тоже, но, наверное, уже давно высохли.

– Ия Исаевна, а научите меня рисовать…

– А почему бы и нет.

Мы дружно встаем с диванов и отправляемся в подвал. После небольшой ревизии приходим к заключению: наличие материалов резко ограничено – надо ехать в магазин. Ия уходит к себе составлять список необходимых материалов, а я лезу в интернет искать пособие по азам рисования. На следующий день опять идет дождь. Я под зонтом бегу к гаражу-навесу. Поднимаю крышу машины, подъезжаю к крыльцу, Ия впрыгивает почти на ходу, и мы отправляемся в столицу Кипра Никосию в магазин «Ваше хобби».

Мама дорогая! Я и не знала, что для того, чтобы научиться рисовать, надо потратить почти 800 евро, и это еще только половина из того, что может тебе понадобиться. Теперь я понимаю, почему работы даже самых бездарных художников стоят в галереях бешеных денег – самоокупаемость очень низкая. Недешевое хобби, прямо скажем. Это мы еще холсты и масляные краски для меня не покупали. Я, правда, не удержалась и купила в придачу ко всему фигурку человечка на шарнирах. Ия сказала, что эта фигня мне не понадобится, но я настояла на том, что без такой фигурки мастерская художника просто не может существовать. Ия проверяла качество натяжки холстов в то время, пока я таскала в машину коробки с карандашами, кистями, пачки угля и сангины. Для основ моей живописи мы взяли набор акриловых красок, пару мастихинов (Ия сказала, что ими тоже можно живописать), растворители и закрепители. Пятьдесят листов бумаги для рисования, альбом для набросков и двадцать уже загрунтованных картонов для живописных этюдов.

Возвращались домой затемно. Наутро за завтраком договорились – уроки на бартерной основе: утром, пока светло, я буду ей позировать для живописи, а после обеда, когда свет не так важен, буду отрабатывать рисунок. Для начала она поставила натюрморт с турецким серебряным кувшином, гранатом и яблоком. Между ними драпировочкой легло кухонное полотенце с петухами. Она долго и методично укладывала складки ткани. У меня хорошее настроение, и я тихо хихикаю у нее за спиной, вспоминая школьные выставки.

– В данном задании красота объекта не важна. Главное – отработка фактуры.

– Ага, фактура-шмактура!

Я уже неделю бьюсь над этим натюрмортом. Сначала полдня училась точить карандаши обычной безопасной бритвой. Потом училась класть карандашный штрих. Когда Ия удовлетворилась качеством штриха, она поменяла местами кувшин с гранатом, добавила туда головку чеснока, и я должна была еще два дня мазать это по очереди то углем, то сангиной. Сангиной получалось лучше. Я уже начала собой гордиться, но тут Ия взяла банку белил, кисть и как-то ловко, в два-три штриха прошлась по моей мазне и… выпуклое выпучилось, глубокое углубилось, появился объем, вес, воздух. Я даже расплакалась. Как же так! Я билась над этим листом неделю, а она двумя мазками вдохнула в него жизнь. Она обняла меня, положила мою голову себе на плечо, погладила по голове – так утешают детей в их маленьких, но ужасных трагедиях – и тихо, как бы баюкая, сказала: «Я этому училась почти 10 лет – художественная школа плюс институт, и то, за годы перерыва многое из руки ушло, а ты хочешь за неделю всему выучиться? Да и не в этом дело. Дело в том, что ты „никогда не пробовала стать живописцем“, а вот теперь попробовала».

– Жалко, погода – говно, – сморкаюсь в предложенную мне бумажку платочка, – хочу еще и пейзаж попробовать.

– Попробуешь, какие твои годы! На Кипре непогода долго не держится. Пошли чай пить.

Весь ноябрь мы развлекали себя изобразительным искусством. Ия решила писать мой портрет и почти неделю делала эскизы: усаживала меня в разные позы; переставляла кресло по отношению к окну – то выше, на подиум из ящиков, то ниже; подкладывала пару больших оксфордских словарей мне под попу (все искала угол наклона света). Наконец нашла, слава богу, без словарей – сидеть на них было просто мученье. Долго перетряхивала и свои, и мои вещи, накидывала их на меня, как на манекен, отходила, задумчиво рассматривала, отбрасывала в сторону. Наконец-то, нашла в ящиках своего комода свитер из тонкого джерси цвета индиго. Судя по качеству – недешевый. Покрутила его так и эдак, взяла ножницы и отрезала довольно низко горловину, объяснив это тем, что у меня очень красивые плечи и мы их будем показывать. Требует, чтобы я прекратила носить бюстгальтер – если снимать его непосредственно перед сессией, то на плечах надолго остаются красные полосы от лямок, но я категорически отказываюсь. Сошлись на компромиссе – буду спускать лямки, когда она прописывает грудь и плечи.

Сессия длилась два с половиной часа – четыре периода по тридцать минут с десятиминутными перерывами. Поначалу мне было очень непривычно просто так сидеть без дела. Я просила разрешения читать, но ей надо было, чтобы я смотрела вдаль в окно и не опускала глаза.

– Может быть, аудиокниги будем слушать? – не сдавалась я. – Невозможно же так вот без дела сидеть!

– Нет, – она категорически отвергла эту идею. – Мне будет это мешать. Сиди спокойно – медитируй. Потом она сжалилась надо мной и стала ставить диски с классической спокойной музыкой. Григ, Шуберт, Чайковский «Времена года». Замечательно. Впервые в жизни я просто сидела и смотрела вдаль, убаюкиваемая гармонией музыки. Иногда даже засыпала. Тогда Ия подходила ко мне и слегка щекотала нос мягкой колонковой кистью, тихо напевая: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну…» В перерывах мы пили чай, чаще – кофе и просто болтали ни о чем.

Она работала очень увлеченно. Ежедневно в ее возрасте по два часа стоять перед мольбертом – не каждый молодой выдержит! Но когда я сдуру предложила ей тоже сесть, она пренебрежительно фыркнула: «Я даже с похмела и после бурной ночи никогда не сидела на живописи. Писать надо стоя. Ноги поддерживают руку. Она становится крепче». Мне казалось, что портрет уже входит в стадию завершения – вернее, если бы его писала я, он был бы уже давно закончен, – но Ия все не успокаивалась. Каждое утро, когда она придирчиво рассматривала вчерашнюю работу, я тихо надеялась, что вот сейчас она объявит ее законченной; но она с прищуром поворачивала голову вправо-влево, как курица, рассматривающая зерно то одним глазом, то другим, делала тот самый куриный клевок-кивок и завершала инспекцию широким жестом ко мне – мол, прошу. Я вздыхала и привычно устраивалась в кресле на следующие два часа.