Виктор Улин - Тот самый снег

Кажется, я поняла, что она имеет в виду.

С аттестацией того московского заведения, где преподаватели были озабочены не качеством учебы, а количеством денег, я была полностью согласна.

Но напоминала Галя не о том, как мы сдавали старосте по сто рублей за каждый зачет по каждому предмету, а совсем о другом.

О том, что я сама постаралась засунуть в нижний ящик памяти, задвинуть, запереть и выбросить ключ в утиное болото.

Ведь в том городе, в той академии…

«…Ты Владимир Владимировича помнишь?»

Подруга двигалась вперед.

«Вообще-то он был Виктор Викторович…»

– машинально поправила я прежде, чем подумала.

И тут же поняла, что ничто: ни ящик, ни замок, ни выброшенный ключ – ничто-ничто не помогло.

Я тоже помнила все, и память всплыла со дна.

Да, его звали Виктором Викторовичем, вот только фамилия куда-то ускользнула, потому что не она была главной.

Точнее, главным была не она, а совсем другое.

«Да, точно… Не знаю, как я ошиблась, в тексте он себя правильно обозначил.»

Я не ответила; я нашла себя в раздраенных чувствах, но не могла подобрать им описания.

«А вот нас с тобой почему-то называет не Гальками, а Юльками…»

Я опять промолчала.

Давнее прошлое поднималось, грозя захлестнуть с головой.

«Сама разберешься… Ты почему молчишь?»

«Неожиданно все это.»

«Многое в жизни бывает неожиданно. А многое не бывает, хотя и ожидаешь…»

Я не знала, что ответить.

Я куда-то поплыла, была далеко отсюда и очень давно во времени.

«Так я тебе пошлю файл по почте?»

– подытожила Галя.

«Да.»

Ничего иного я сказать уже не могла.

Снежное утро несло мне нечто неожиданное, но необоримое.

«Только не принимай на рабочий комп. Там у него такие слова в тексте – пипец. Я половину никогда не слышала, хотя все понятно и все – матерные. Не дай бог увидит кто из твоих пиздюшек.»

Я включила планшет.

Во мне все трепетало так, словно я стояла на пороге и уже держалась за ручку глухой двери.

Никогда не переживав ничего подобного, я откуда-то знала, что возврат к собственному прошлому бывает открытием, а за дверью может найтись все, что угодно.

Едва завершилась загрузка файла, я встала из-за стола и заперла дверь.

Потом позвонила секретарше и наврала ей, будто срочно уезжаю на встречу с новыми поставщиками сахара – эта проблема висела давно.

Навела порядок на столе, и без того содержавшемся в немецкой педантичности: выровняла по углу органайзер из натурального дерева с латунными стойками, красиво переставила карандаши в стакане, спрятала под обложку блокнота неопрятные края листков.

И только тогда, усевшись поудобнее, положила перед собой планшет, оперлась подбородком на сцепленные ладони и принялась читать.

«Виктор Никонов»

– гласила надпись в верхнем правом углу.

Я вспомнила – да, фамилия преподавателя была « Никонов ».

«УЖЕ РАСТАЯЛ СНЕГ»

– так был озаглавлен « мемуар ».

Название не показалось из ряда вон выходящим.

И в то же время в нем таилась какая-то загадка.

Точнее, намек на нечто, готовое открыться.

Я принялась читать.

«В тот момент я был еще почти счастлив – если понятие « счастья » применимо к моей полностью несчастливой жизни.

Во всяком случае, я еще не сделал роковых ошибок, сломавших мне жизнь, не бросился в бизнес, а просто работал в университете.

Хотя работать там смысла почти не осталось.

В приемную комиссию меня больше не брали, но я был рад и тому, что успел нагрести солидную сумму на абитуриентах в 1995 году, последнем удачном. Тогда я смог купить двухкомнатную квартиру, жить с женой и минимально встречаться с мамой, которую в то время я уже ненавидел. Не допускаемый в приемку, я яростно занимался репетиторством, потом мне еще удавалось через друзей узнавать варианты вступительных заданий и деньги за поступление – хоть и не в том масштабе, какой бывал при возможности передать листок на экзамене или собственноручно переправить работу при проверке – я все-таки получал.

Правда, не имея прямых выходов, я не мог гарантировать себя от проколов. Например, однажды один из идиотов перепутал номера вариантов, которые я дал накануне, переписал со шпаргалки не те решения и получил законную « двойку » – я вернул родителям предоплаченную тысячу долларов и заболел, как болел всегда, расставаясь с деньгами.

Но тем не менее я еще как-то жил и на что-то надеялся.

Точнее будет сказать, что мы с женой еще жили в совместной надежде на будущее, которое казалось реальным.

Жена работала заместителем заведующей аптеки до тех пор, пока имелась возможность спекулировать лекарствами, выкупленными по оптовой цене или торговать мимо кассового аппарата, назначая произвольные цены, а выручку сдавая по накладным.

Потом она стала медицинским представителем в иностранной фирме, где в конце 90-х требовали мало, а платили много, причем в валюте.

Потом…

Впрочем, неважно, что было потом. Это выходит за рамки темы.

(Если бы я знал, что в итоге мы окажемся под одной крышей с 80-летним тестем, вонючим деревенским уёбком, говорящим « лОжить », мне бы стоило удавиться еще в 1993.

Поэтому о « потом » писать не буду.)

Главное, что мы с женой тогда были безоблачно счастливы.

Счастливы по жизни и счастливы друг с другом.

Я даже не догадывался, что судьба уже занесла карающий топор.

Продолжал жить, как жил.

Так вот, именно тогда, в последний год светлого существования сквозь мою жизнь и прошла Юля (А11).

(Отсекая вопросы, подчеркну сразу.

Я любил, люблю и буду любить свою жену, ее одну и больше никого.

Но я был нормальным мужчиной и до определенного момента не пропускал ни одной женщины в своей окрестности.

Таким я уродился; счастливый брак не имеет отношения к случайным связям на стороне. На том я стоял всю жизнь.

Ну, пожалуй, теперь можно начинать мемуар.)

Километрах в 400 от места моего обитания, полуторамиллионного областного центра, на трассе Р-914 в сторону Оренбурга лежит районный город, который я назову « Троеблёвском », поскольку ассоциируется он лишь с блёвом после неудачной ебли.

(Прочитав написанное, я подумал, что абстрактный читатель ужаснется моей ненормативной лексике.

Но что выросло, то выросло; если я всю жизнь провел в облаках нецензурной брани, то не вижу смысл под конец опускаться на землю плоскословия.

И если я считаю, что весь мир говно, все люди бляди, то ебал я в рот всех, кто пытается заставить говорить эвфемизмами.)