Виктор Улин - Тот самый снег

Впрочем, точный год начала описываемых событий, как мне кажется, не так уж и важен.

Просто я примерно прикинул детали, по-писательски любя определенный уровень достоверности в хронологии.

Из всего, что удалось вспомнить, делаю вывод, что моя первая поездка в Троепёздинск относится к 1998 году и пришлась она на конец мая, который выпал удивительно теплым.

98-й остался в памяти по-своему эпохальным еще и потому, что он оказался последним годом моей относительной молодости. Ведь тогда мне было всего 39 лет, я еще мог считаться поднимающимся вверх, а после сорока жизнь катится в пропасть.

Я точно помню, как с кем-то советовался, ехать ли в командировку на машине или воспользоваться автобусом. Умные люди сказали, что брать машину категорически нельзя: половину заработанных денег я потрачу на бензин и стоянку, а вторая половина уйдет на штрафы, поскольку менты в Троежопницке настолько злы, что в сравнении с ними наши Уебиловские – просто ангелы.

(Последнему я поверил.

Если милицию я всю жизнь просто не любил, то нынешняя пидарасня в погонах вызывает ненависть.)

И я поехал автобусом.

В тот год я был полон сил.

Да, в моей глубоко несчастливой жизни случались короткие моменты бездумного восторга. Когда рейсовый автобус въехал на центральную улицу Троемудска, где вдоль одной стороны стояли современные дома, обсаженные низенькими деревцами при первой новой зелени, а по другой тянулись частные постройки с неистовым цветом яблоней за дощатыми заборами, я почувствовал такое счастье, что был готов взлететь выше крыш.

Я вырвался из своего осто****евшего города, мне предстояли 4 недели свободы, в течение которых – согласно рассказам опытных людей – я плюс к деньгам мог выебать половину заочниц, находящихся во всех возрастах женской зрелости.

(Не за отметки, а по взаимному расположению, о чем я, пожалуй, напишу ниже.

Чувствую, что в моем мемуаре будет слишком много « ниженаписанного », отклоняющегося от непосредственной темы: истории моих отношений с Юлией, имеющей « тузовый » номер 11 в списке моих женщин.

Но я пишу не вымышленную, а свою собственную жизнь и не могу обойтись без некоторых деталей.)

Душа моя парила в эмпиреях сладостных предчувствий.

Ах, если бы хоть десятая часть из мечтаемого сбылась…

Но вернемся к истории Юли.»

В жизни я прочитала очень мало книг, никогда не интересовалась литературой и ничего в ней не смыслила. Но стиль Никонова окутал неприторной изысканностью и каким-то почти фотографическим описанием реальности.

Именно реальности; мне казалось, будто я слышу голос этого человека, ощущаю неустойчивое состояние его души, которое вынуждало то шифровать звездочками чуть-чуть неприличные слова, то без стеснения употреблять явный мат.

Но больше всего поразило меня то, что замыслил мемуар, посвященный описанию наших с ним отношений.

Я как-то сразу поняла, что « Юля (А11) » – то есть я – была его одиннадцатой по счету женщиной. Но что говорили буквы?

«Итак, я ездил в Троеблядск трижды: два раза весной и один раз осенью.

Такие командировки требовали муторной перестановки занятий в университете, стыковки чужих часов и разных форм благодарности тем, кто меня заменял, но они того стоили. Я ездил бы троесрать еще и еще, если бы в последний приезд не погорел совершенно глупо.

Наверное, об этом тоже стоит написать подробнее, хотя к Юле (А11) инцидент отношения не имеет.

Но отступление лучше нарисует образ автора: сорокалетнего мудака, теряющего чувство реальности на пустом месте.

По одной из специальностей набралось человек 60. Читал я лекции всему потоку, но на экзамен огромную группу распределили между мной и какой-то дурой из местного техникума. Мне, идиоту, следовало подождать до выдачи ведомостей, но студентки надавили, тряся сиськами и письками…»

Я невольно улыбнулась, вспомнив, что двадцать лет назад Никоновский лексикон был иным.

Видимо, за минувшие годы он сильно озлел.

«…Развернув общий список, поблядушки поделили его линейкой пополам и убедили, что выше определенной буквы (кажется, до « К ») они будут сдавать мне, а ниже – той старой суке.

Я пишу « суке », поскольку только пизда уровня недоёбанной училки средних классов – выебал бы ее в ж***у кактусом, и до сих пор желаю всех болезней и этой ****и, и ее детям и родителям – могла возмутиться, увидев, что студентка из « ее » списка имеет проставленный мною результат.

Благодаря массовости такса была смехотворной: за любой зачет, за любую оценку мне платили всего 100 рублей.

Не думаю, что местная оторва была чиста, как моча невинной девы, в системе высшего образования дураки умерли вместе с Брежневым, но она подняла вопрос, я зачеркнул своей рукой отметку в зачетке и вернул студентке ее сотню.

Но сама ситуация оказалась приговором, в очередной раз говорящей о том, что преподаватель никогда не должен поддаваться давлению студенческой сволочи.

Именно сволочи, потому что в общей массе студенты суть редкостные негодяи.

Пока нужно, они готовы встать перед тобой раком. Но потом с той же легкостью выболтают кому угодно условия и расценки. И если ректорат попросит всерьез, не моргнув глазом любая безмозглая проблядь подпишет письмо, что за тройку по математике я склонял ее к сожительству на крыше.

(Как случилось со мной позже в елдотной « УГАЭС » – Уебиловской академии экономики и сервиса, где существовал особый проректор по борьбе с преподавателями – косорылая срань, уволенная из ментовки за пьянство.)

Правда, в Троессотской « академии » по поводу буквы « К » большого шума не было.

Не было вообще никакого шума.

Просто в четвертый раз меня туда не пригласили.

Но об этом сейчас не стоит больше писать, тратя время и силы.

Как вы, наверное, угадали, Юля была моей студенткой.

Прежде, чем рассказывать о ней, скажу: общепринятое мнение насчет того, что любой преподаватель готов на натуральную плату за экзамен – миф, не имеющий основ.

Мой педагогический стаж составляет почти 30 лет. За это время на приемных комиссиях и семестровых сессиях я заработал сотни тысяч, если не миллионы рублей. Но ни с одной студентки я не брал телом.

В конце концов деньги – это бумажки; неимущим я всегда ставил оценки просто так. Более того, современные студенты готовы заплатить любые суммы, чтобы избавиться от не интересующего их предмета.