Виктор Улин - Тот самый снег

Я уже не помню, что происходило там по субботам и воскресеньям: кажется, в каждую сессию выпадало 1-2 свободных дня. Но типичной являлась ситуация, когда мои занятия начинались в 8 утра и с часовым перерывом продолжались до 10 вечера. Впрочем, вторая смена меня не напрягала. Ближе к шести часам стоило следить за состоянием начальства, через 5 минут после его отъезда сворачиваться, распускать студентов, а самому идти пить водку.

Набрасывая мысленно план этого мемуара, я не смог вспомнить, когда поехал в Троеёбск впервые: в 1998 году или в 1999.

Между тем разница существенна.

В 1998 у меня имелась машина – старая шестицилиндровая « БМВ-728 », принесшая мне несколько маленьких радостей.

Задний диван зеленой « акулы » мог сравниться с хорошей кроватью советских времен. На нем стоило ебать каждый день новую пизду, хотя я ёб там только Зою (А6), причем всего один раз.

Но этот один останется в памяти до смертного часа и его стоит вспомнить, хотя он и не имеет отношения к теме мемуара, посвященного Юлии (А11).

С Зоей мы встречались редко, но регулярно с 1993 по 2004, трахались по-всякому у нее дома, а в начале века она научилась со мной кончать, даром, что мне было уже 40 лет, а ей – 52. Делала она это в позе наездницы – работала неторопливо и тщательно, а я, претерпевая боль в намертво защемленных местах, еще более тщательно удерживал ее за бедра, не давая соскользнуть, и поочередно хватал губами ее серовато-розовые соски.

После всего она растекалась по мне белым телом, быстро-быстро целовала мое лицо, повторяя два слова:

– Обалденно, Витька!..

– и в такие секунды мне самому хотелось жить.

Груди Зоины, небольшие и очень мягкие, я вспоминаю до сих пор.

Когда мы единственный раз за 10 лет решили поебаться на природе, она сидела у меня на коленях и я наслаждался ее телом до последней клеточки. Ее большой уютной задницей, ее желтоватыми бедрами и круглыми прохладными коленями и ее животом – в те годы уже достаточно пухлым, которым я тешил себя, словно третьей грудью, которая была втрое больше двух настоящих.

Кончая, я целовал Зоины губы, пахнущие табаком, а руками держал ее бюст.

Наслаждение от ощущения мягкого в моих пригоршнях до последнего момента, было столь острым, что я едва не потерял сознание.

И так получилось, что никогда в жизни я больше не только никого не ёб на заднем сиденье машины – ни этой, ни 8 последующих, бывших у меня – но и не кончал ни в одну женщину, держа ее за обе груди.»

Оторвавшись от экрана, я посмотрела куда-то в пустоту, думая о новом знании.

Двадцать лет назад мне казалось, что я хорошо понимаю своего преподавателя и представляю образ его поведения.

Никонов ничего не рассказывал о своих женщинах, но я не сомневалась, что он имеет связь с десятками и десятками. Что овладевает ими при любых обстоятельствах в любой обстановке, а свою машину использует как кровать на колесах.

Но прочитанное сказало о другом.

Начав откровенный мемуар о временах нашего знакомства и невольно переключившись на что-то сопутствующее, он вспомнил не юных студенток, подставляющих тела за зачет, а женщину, которая была старше на 12 лет – что для взрослого мужчины, а не озабоченного подростка казалось фактом из ряда вон выходящим. Сама я, приближаясь к границе пятого десятка, знала, какие трудности могла испытывать в постели эта Зоя. И за скуповатыми, приправленными матом словами я ясно видела, как он старался доставить ей удовольствие без мысли о собственных ощущениях.

А описание наслаждения с осязанием молочных желез наполнило мое сердце жалостью к мужчине, недополучившему свое. Ведь мой первый муж, пользовавшийся моим телом, как заблагорассудится, терзал мою грудь, едва не отрывая соски, получал желаемое, и я не представляла себе, что он ограничил такой опыт единственным разом в жизни.

Виктор Викторович, изображая из себя неукротимого мачо, на самом деле был совсем не таким, каким виделся.

В абзацах, посвященных Зое « А6 » сквозила привязанность, несмотря на матерные слова и откровенные детали.

Я снова склонилась к мемуару.

«А потом мы сидели уже одетые, Зоя опять курила, выпуская дым в щелку окна, закрытого от комаров, пробовала пальцами через джинсы мой еще не опавший хуй и говорила, какой я молодец и до какой степени хорошо ей ощущать, как из нее медленно вытекает моя сперма, влитая в огромном количестве.

Я трогал ее грудь, прохладную под тонкой футболкой, нежно сжимал любимые соски и мне было так хорошо, что я не могу этого описать.

И теперь уже не понимаю, почему в тот же момент не поехал дальше, не привез Зою к себе домой и не насладился с нею еще раз уже в человеческих условиях.

Ведь жена моя была в командировке, ее отъезд и позволил мне накопить для Зои целый литр « мужских гормонов », которые ей, разведенной и одинокой, так требовались.»

Да, я была права в своем понимании.

К этой неизвестной Зое мой бывший преподаватель относился с нежностью, редкой для обычных мужчин.

Как с нежностью он относился и ко всем остальным женщинам – в частности, ко мне, одной из какого-то количества, явно не слишком большого.

«Впрочем, я ошибся, написав, что в этой « семьсот двадцать восьмой » обладал лишь Зоей и один раз.

В ней я не раз и не два, а пожалуй, полгода еженедельно тискал груди Ирины (С3).

Они были очень белыми, упругими, и сосок, обращенный ко мне – левый, она всегда сидела справа – был почти вдвое больше правого.

Но увы, с этой Ириной у меня не дошло до серьезного, лишь один раз мне удалось стянуть с нее теплые колготки и увидеть, что живот ее не по возрасту мягок, а « дельта » коротко подстрижена.»

Теперь мне стало его жаль по-настоящему.

Видимо, мужская жизнь Виктора Викторовича Никонова сложилась до крайности неудачно, если он радовался даже такой мелочи, как разные соски Ирины (С3).

Я принялась читать дальше.

Каждое слово открывало мне что-то новое о человеке, которым я не слишком сильно интересовалась в те глупые годы.

«В 1999 я собирался продать счастливую машину, уже ставшую слишком дряхлой, да и вообще последний год ХХ века принес много несчастий.

Но все-таки кое-что, связанное с ебической « академией » пищевой промышленности выбивается из общего ряда.

В глубинах кладовки до сих лежат фотографии с тех сессий. Они подписаны датами, по которым можно восстановить время действия, но для их поиска, нужно перерыть кучу хлама, а мне этого не хочется. Не хочется хотя бы потому, что среди других я неизбежно увижу снимки самого себя, подростка и юноши, от которых потянет повеситься, поскольку я в очередной раз пойму, как счастливо начиналась моя жизнь и в какой жопе она заканчивается.