Виктор Улин - Тот самый снег

Однажды в университете после первой лекции по матанализу на физическом факультете несколько студентов отошли к окну и о чем-то тихо переговаривались. Потом от группы отделился самый смелый, приблизился ко мне и спросил:

– Виктор Викторович, сколько вам надо заплатить, чтобы получить все зачеты и экзамены по вашему предмету и о нем забыть?

Я не возмутился: читать лекции ебдолам, которым они не интересны, мне давно остоп***дело. И даже не удивился, зная современные нравы. Спокойно объяснил ходоку, что курс длится 3 семестра, в каждую сессию печатаются новые ведомости и сама зачетная книжка заполняется постепенно. Что я, конечно, могу озвучить сумму и взять ее с гарантией на все отметки вперед, но это опасно для них, поскольку 3 семестра составляют полтора года и за это время на меня может упасть кирпич. Поэтому, не отказываясь от денег, я предложил возвращаться к вопросу по мере необходимости.

На том порешили, студенты платили мне каждые полгода, не сдавая экзаменов; сейчас многие из них, вероятно, достигли высот карьер, для которых математический анализ не требовался.

Я перестал страдать пиздотенью « педагогической морали » в момент, когда стал доцентом ВАК, то есть получил московский аттестат, подтверждающие звание. В советские времена оно гарантировало пожизненную – до пенсии – зарплату в 320 рублей при среднем инженерском окладе 120. На таких условиях я бы работал честно-благородно, принимал в дар лишь цветы и даже конфеты распечатывал бы для угощения. Но времена изменились, доцентская зарплата превратилась в пшик, и виноваты в том были родители моих студентов и родители их родителей, которые исправно голосовали за политиков, лишивших меня привилегий, которые я заработал за восемнадцать лет учебы.

Поэтому совесть меня не мучила, я брал и брал и собирался брать дальше.

И делал так до тех пор, пока работал в системе.

Но еще раз хочу повторить, что брал я лишь с не желающих учиться. И не вымогал у тех, с которых было нечего взять.

Положив руку на сердце, могу сказать, что за всю жизнь я никому не сделал зла: студенты, обогащавшие меня, оставались счастливы решением проблем, прекрасно понимая, что они ничего не знают, а я не Франциск Ассизский, чтобы безответно плодить добро на пустом месте.»

Я посмотрела в завешенное снегом окно.

Мой преподаватель писал о себе вещи, которые обычные люди тщательно скрывают от всех, прячась под маской добропорядочности.

Однако я его понимала.

Несомненно, Виктор Никонов был донельзя циничен, но он имел право быть циником, равно как и облагать данью лентяев, которые не заслужили оценок. Ведь для меня даже учеба в ничтожной шарашке Манцева-Нанцева составляла проблему, а он без всякой помощи выучился в каком-то столичном университете, потом учился в аспирантуре и защищал диссертацию.

Слово « диссертация » сейчас вызывало лишь мысль о деньгах; точнее – о том, на докторскую их хватит, или только на кандидатскую. А во времена Никоновской молодости все было по-честному, всерьез и надолго.

Окажись на его месте двадцать лет назад, я брала бы с нас, идиотов и бездельников, не по сто рублей, а по тысяче, и не за оценку, а за каждый балл.

«Деньги это деньги. Их платит тот, у кого они есть.

Но принуждать студентку к половому акту я всегда считал делом бесчестным и недопустимым.

Почему она должна была терпеть контакт со мной даже в том случае, если я ей физически противен, если ей не нравится мой запах, если, в конце концов, ей велик мой фуй?

Правда, в Троеговнинске одна студентка – всего одна! – фактически предложила себя за оценку. Я отказался и озвучил ей стандартные 100 рублей. Деньги она отдала без эмоций, а я почувствовал правильность поступка.

Хотя на самом деле в том конкретном случае я более заботился о себе, нежели о ней. По одному виду этой ***ди можно было понять, что для нее раздвинуть ноги проще, чем умыться, а ее трусы можно использовать в качестве лабораторного материала на практике по венерическим болезням.

Правда, уже сейчас я испытал досаду от того, что ее не выебал.

Но потом прикинул здраво и понял, что нынешнее число пёзд, в которых побывал мой хуй – 33 – эпохально и показательно, а с нею стало бы 34 и весь шарм « Христова номера » пропал именно впизду.»

Очередной факт из биографии Никонова огорчил в очередной раз.

Число « 33 » – в среднем по одной новой женщине за один год активной жизни – казалось ничтожно малым для такого умного, колоритного, харизматического человека, каким был доцент Виктор Викторович Никонов.

Сама я гульливой не была, но мужчин понимала.

Во всяком случае, я думала, что даже цифра « 330 » осталась бы недостаточной для количества женщин, которых он осчастливил своей близостью.

Именно осчастливил, под этим утверждением я могла подписаться, опираясь на свой опыт.

Мне стало еще интереснее узнать, каким образом он напишет обо мне, совпадет ли его отношение к моей персоне с тем, какое осталось во мне к его личности – оставалось все это время, сколь ни пыталась я забыть и задвинуть.

Но не менее интересно было читать о нем, о его привычках и восприятии мира.

«Я отклоняюсь от темы, которой хотел придерживаться, начав писать этот материал.

Я делюсь памятью с самим собой, а не рисую ёбово ради ёбова.

Но все-таки, пиша для себя и для горстки друзей, таких же несчастливых ебарей, получающих удовольствие не от ебли, а от ее описания, я не исключаю, что он когда-нибудь попадет в руки какого-то постороннего ебздола, не знающего ничего и видящего все иначе.

Меня могут считать этаким неуёбным ебилой, шагающим по жизни от пизды к пизде.

Так вот это не так.

Вижу смысл в следующем признании.

Даже на закате жизни я остался сексуально чист перед своими студентками. »

Я вздохнула.

Под последним утверждением я была готова подписаться дважды, трижды, десять раз.

И одновременно я улыбнулась, взглянув на монитор и перечитав несколько абзацев.

Нецензурный лексикон Никонова был столь виртуозен, что матерные слова не казались матом, а звучали возвышенно.

«Вообще, если не считать Юли, у меня были отношения лишь с одной из своих студенток – с Ириной (С3), об обжималках с которой на заднем диване « БМВ » я уже написал.

Но она не идет в счет – и не потому, что за все эти встречи мне не удалось достичь ничего. Просто даже то, что можно назвать « бывшим между нами », было после того, как эта Ирина перестала быть моей студенткой…

Но пора-таки вернуться к временам Московской « Академии пищевой промышленности », в рот ей дышло сунуть и провернуть.»