Нина Русанова - Испанский сон – 1. El sueño español

Собственной семьи у неё никогда раньше не было, но обжечься на отношениях и она успела. Конечно, сама виновата, нельзя быть такой наивной. И такой открытой, и такой горячей – ибо и свою несостоявшуюся половину тоже успела она обжечь.

Прошлых своих жизней они с Петром Петровичем никогда не обсуждали. Даже не говорили об этом вслух. То есть, конечно, в самом начале были какие-то с её стороны вопросы и с его стороны ответы на них… Но очень быстро Татьяна поняла, что дальше расспрашивать не стоит, ибо никакой радости это узнавание никому из них не принесёт, а вот ясность в их отношения внести может. Причём ясность совершенно ненужную. Во всяком случае, ей.

Натура по природе чувствительная, Татьяна всегда каким-то образом догадывалась… чувствовала?.. знала?.. о настроении Петра Петровича в каждый отдельно взятый момент. А по прошествии некоторого времени составила себе чёткое представление и о его настроениях в целом. Благо вычислить их не составляло большого труда. Естественно, знание это не делало её счастливой. Более того, оно не оставляло ей никаких – даже маломальских – надежд на счастливое семейное будущее. Но всё-таки, вопреки всякой логике, по какой-то совершенно уж непонятной причине, она на что-то надеялась.

И ничего, считала Татьяна, что оба они уже потерпели в своей жизни определённые неудачи, и ничего, что оба уже были немолоды: Петру Петровичу было «сильно за сорок», ближе уже к пятидесяти, а Татьяне – не сильно – «с хвостиком». Время у них ещё есть, правда, немного, совсем чуть-чуть, но есть – так она считала. «В Испании многие в сорок лет только первого ребёнка заводят, – успокаивала и ободряла она себя. – И в этом есть определённая логика и определённые преимущества: сорок лет – возраст зрелости».

Конечно, Пётр Петрович мог выбрать себе и помоложе кого-нибудь… Но уж больно много с молодыми хлопот. И уж больно затратное это дело – иметь молодую подругу, тем паче супругу. А Татьяна, наученная горьким опытом, непритязательна. Да к тому же ещё и недурна собой, миловидна. И не только по-женски, но и по-человечески мила… или, как испанцы говорят, симпатична – то есть вызывает симпатию, приязнь – ибо умна, тактична, скромна, молчалива. Да и хозяйка хорошая. Сейчас ему с ней комфортно. А потом видно будет.

Ни на что особенно не претендуя, но втайне всё же на что-то надеясь, желая каждый чего-то своего, отличного от того, а порой и вовсе противоположного тому, что желает другой, причём желания эти свои никак толком не озвучивая и не выказывая, каждый из них думал, что уж на этот-то раз «как-то всё же удастся» – удастся! – не то что переломить другого, но во всяком случае не дать сломать себя. «Попытка не пытка», «стерпится – слюбится», «кривая выведет», «как-нибудь утрясётся», «главное – не усложнять», «оставаться собой», «не дать себя подмять», «перемелется – мука будет» – и далее в таком духе. И всё вразнобой.

О чём они говорили во время своих нечастых встреч? Да практически ни о чём. То есть, конечно, они обменивались какими-то высказываниями, замечаниями, репликами… Например, когда гуляли по городу или смотрели фильмы… или обедали, или ужинали. Здоровались, прощались. Поздравляли друг друга с праздниками, желали всего того, чего принято в подобных случаях желать, и благодарили теми словами, какими принято это делать в кругу воспитанных, интеллигентных людей, к коему они и сами себя, и один другого причисляли и к коему, вне всякого сомнения, относились, принадлежали. И хорошими манерами, и речевым этикетом каждый из них владел в полной мере и в полном объёме.

Разговаривали, обсуждали, обменивались… Но вместе с тем – ничего сокровенного, ни шага в сторону от заданной темы, ни слова вглубь – иначе… Вот и старались оба «не расковыривать» да «не усугублять».

Но сегодня Петра Петровича буквально распирало.

Ему не терпелось и немоглось. И не моглось. Что-то буквально рвалось наружу… но – нет. Не так он был воспитан.

После обеда решили поехать на пляж, благо Татьяна предусмотрительно захватила с собой купальный костюм, а Пётр Петрович всегда возил в машине пляжные полотенца и плавки – на всякий случай. Уж такой это город – куда ни поедешь, окажешься на пляже. Грех жаловаться. И грех этим обстоятельством не воспользоваться…

Приехав, выбрали место подальше от берега, ибо у воды обычно холоднее, а мёрзнуть обоим вовсе не хотелось, и стали располагаться.

Достали махровые полотенца и начали переодеваться, каждый испытывая определённую неловкость от того, что приходится натягивать купальный костюм в присутствии другого человека вот так: согнувшись и прыгая на одной ноге, другой при этом пытаясь попасть в распяленные руками трусы или плавки. Причём Петру Петровичу было гораздо более неудобно, нежели Татьяне – ей-то хорошо, она женщина, ей под длинной широкой юбкой вон как просторно… То ли дело ему: неудобно, некрасиво и несолидно – с его «выдающимся» животиком производить неловкие пассы под наскоро завязанной толстым узлом и то и дело грозящей развязаться «набедренной повязкой»… Хоть и длинная, а неплотно сходится, постоянно распахивается, являя миру бледные Петра-Петровичевы чресла. «И почему, спрашивается, никто так и не додумался устроить на цивилизованном пляже специальных кабинок?..»

Переодеваясь, оба старательно, как и подобает хорошо воспитанным людям, отводили друг от друга глаза.

Но наконец с неудобством переоблачения было покончено, полотенца расстелены на песке, и они легли.

Вначале просто лежали – наслаждаясь солнцем и мерным шелестом волн. Вернее, это Татьяна наслаждалась.

Пётр Петрович тоже попытался было насладиться, но тут им снова овладело это тоскливое чувство… И он вновь пожалел о том, что не провёл этот день один: «Лежал бы сейчас у себя дома, на диване… Хотя, конечно, это неправильно… когда такая погода. Ну тогда хорошо – лежал бы сейчас на пляже, – но один, один». Всё-таки это очень трудно, особенно в его возрасте, – привыкать к другому человеку: к его повадкам, пристрастиям, капризам… Но, пожалуй, ещё сложнее приучить этого самого другого человека к себе: к своим… тем же самым повадками, пристрастиям и капризам. К своему распорядку… Ну не привыкать же ему, Петру Петровичу, к распорядку дня Татьяны, в самом деле! Неужели же он должен ещё и под неё подстраиваться?.. Хватит с него и нежеланного отцовства, и неудачного брака, и переезда в другую страну, где хочешь-не хочешь, а приходится адаптироваться, иначе просто не выжить… Но всему есть предел! Где-то же надо наконец чувствовать себя свободно и непринуждённо? Комфортно… Да, да! Комфорт, причём не столько душевный, сколько обыкновенный – бытовой, физический, или даже грубее – физиологический, – это ведь тоже важно! Элементарное удобство! А то ни чихни, ни кашляни, ни, извините, высморкайся в присутствии дамы… А если, к примеру, у него кашель, мокрота в бронхах? Как же тогда? Ну не отхаркиваться же ему в её присутствии? Не отплёвываться… Ведь даже если дверь в ванной закрыть – ведь всё равно – слышно! И ведь не только двери, но и стены в домах здесь тоже тонкие! Сколько раз, к примеру, слышал Пётр Петрович своих соседей через стену в спальне, или того хуже – в туалетной комнате…