Алёшка Емельянов - Битум

Вами, соблазном пленим!

Вкус, что иссушено сладок,

вместе, прошу, пригубим!

Татьяне Ромашкиной

Мученица

Экзема хибары плешивой,

изрезы, терновый карниз.

Сознание с верою живы,

что взорят окошками вниз.

Кровавые раны и шрамы.

И крыши отпавший парик

клоками асбеста. По грамму

кровавят побои. Стан сник.

Паучат сетями решётки.

Подтёки от времени, мук.

Смирение с участью кротко.

И нет ей отбоя от мух.

Зудит гниль, под мышцы засевши.

И тремор от дыр и знобья.

Фундамента пояс осевший

не держит обносков тряпья.

И лампочек муть. Как калека.

Подкрашены тушью глаза,

ресницы и жалюзи-веки.

Печальны судьба, образа

святой и измятой отчизны

под громом разрухи и гроз.

В обличии женской России

веками наглядный Христос.

Мальчик под деревом

Пью сердцевину сырую кореньев,

глядя на крону, расправы ветвей,

бессеменное, без цвета варенье,

что уже кажется пряней, вкусней

с каждым глоточком и вдохом сюжета.

Плавно и вязко, изящно идя

розовым руслом и вкусами лета,

сочным нектаром втекает, сытя.

Лёжа на травке, расправив чуть ноги,

спело вздымая набухшую грудь,

снова и вновь изымаю чуть соки,

чутко вкушая всеженскую суть.

Я отыскал это чудное место,

мило раздвинув два корня на ширь.

И мочковатости ниток так честно

снова вдыхаю, вбирая сей пир.

Листья колышутся, трепет играет,

страстью тревожа красивую высь.

В солнечной неге неспешно питают

сливки прозрачно текущие вниз…

Просвириной Маше

Машунья-вышивунья

Плети сюжет картины

из ниточек иглой

как в дар себе, родимым.

Вей бисерной икрой

набросок чистый, добрый,

делец мастеровой

и рукодельник тёплый!

Тебе то не впервой.

И в явь верши задумку,

что так нова, жива,

веди струной рисунок,

мотив, миф вышивай.

Твори и сумрак слушай

пред самым чутким сном.

Слегка порадуй душу

чуть налитым вином,

чтоб слаже и воздушней

среди бетонных гор

ваялось на опушке

и плёлся сна узор…

Просвириной Маше

Салаты

Стихи – салат из вкусных слов,

как фруктов, мяса ль овощей,

как дополненье средь основ

приправы дум и букв, вещей.

Съедобный, колкий ли цветной,

и с солью, перцем вперемес.

В балансе вкус и вес живой.

С какой изюминкой иль без.

Один творит сто блюд в обед -

то кулинар, что рифмой пьян.

Иной – одно куёт пять лет.

Дан каждому гурман, профан.

Стихи под соусом тоски,

тоска под соусом стихов.

Вобьются веком в лоб доски

те, что порхали без оков

творца, героя, что крошил

порою на кусок листка

тот порох нот, и суть вершил,

как мастер, жил у верстака,

точил. А повар верил в высь,

готовил лучший свой рецепт,

и претворял идеи в жизнь,

чтоб угостить шедевром свет…

Садки

Ячейки холодного плена.

Бетонный садок для мальков.

И тянутся разные вены -

проводка и трубы с углов.

Как улей для пчёл однодневок

и трутней, и маток, трудяг,

иль клетка для птиц-недопевок,

укрытье от всех передряг

скитальцам, что ищут прохлады

от жара, тепла меж ветров,

и скит от звериного стада,

сеть рыбам усталым без снов.

Густое строенье проходов,

как Ноев всеобщий загон,

без правил, единства под сводом.

Безличный, сухой Вавилон.

Все эти цементные брёвна,

щиты глинобитны в стекле

ползучим даны, перелётным.

Предписаны даже и мне…

Масленица

Тепло всеместно покрывает

простор, всё оттепель мостит,

прицельно солнце прогревает

и наледь радужно блестит,

сползают снег, льняные грани,

накрытья с поля, троп и глыб,

и обнажаясь щебень, камни,

глядят, как очи древних рыб

из вод озёр на синь небесья.

Сквозняк срывает пелену.

Дождь удержавшие древесья

в стекольном замерли плену.

Капь по карнизовому краю,

по клавишам. Смычки теней.

Шуршащей светлостью играют

хрустальны струны всех ветвей.

И окна искрово сверкают,

скрипит сарай своим холмом,

и партитурой выступают

листы изогнутых домов,

где вещи – ноты для симфоний,

и иероглифы антенн…

Кружит поток живых мелодий,

поющий, вольный пересмен.

33

Тройка и три, как значок "бесконечность",

коли одна повернётся назад,

и разворот сотворит уже вечность,

да и скрепится вселенский разлад.

Нечто превысшее, суть ли Иисуса,

или двух цифр бесцельный повтор?

Шифр, загадка всё ширит, не узит.

Души масштабнее тел и их пор,

и бесфинальны, бессрочны родами,

ростом и возрастом старше Земли.

А оболочки-одежды с годами

трутся и блёкнут, копя боль, рубли.

Этот износ только временно горек.

Дата – средина, конец ли моста?

И получая год новый из троек,

не повторить бы судьбины Христа…

Бегство

Из стенок бетона, асфальтовой пашни,

сетей проводов и вонючих штанов,

и острых клешней, и тюремистой башни,

гудящих моторов, торговых шатров,

из кучи камней и стекла, и бумаги

(какую взымели леса изгубив),

где сэры не стали ни Богом, ни магом,

исконной природы тот идол срубив;

из тонн штукатурки и пудры, помады,

из жижи духов и бензиновых луж,

скоплений носов и волос, будто ада

и топи болот, на раздолье и сушь

сбежать бы, и в свежесть зелёного леса,

к невинным деревьям и чистой воде

из этих владений косматого беса,

что крошки и сопли скопил в бороде,

добро под когтями и вшей под бровями,

в зубах отгнивающих клочья людей

ещё непрожёванных, полных кровями,

отдавшим ему в жертву сотни идей,

мечтанья и силы во имя крох, дома.

Мне в пасти его не желается быть!

Хочу убежать к распусканьям бутонов,

речушкам и травам, где можно повыть

и выпустить криком озлобленность выше,

свободу впитать средь избы и куста…

Но там комары ждут, колючие ниши,

медвежьи лепёшки, гнилая листва…

Ambulance

Крестовый змей на белом облаке

цепляет челюстью мышей,

что в лодке скорченно и скомканно

плывут из разных этажей.

Так незаметно, звоном ль шаркая,

порой спеша, порой ползя,

глотает серых, ведь не жалко их,

живых, которых смять нельзя.

В любой сезон охотой славится,

скрипя чешуйностью пластин.

И ждущим смерти зверь тот нравится,

что к ним стремится из низин,

порою сверху… К зову чуток он.

Чуть опоздает – схватка, бой

бескровней и смиренней сгусток, тон

бессильной жертвы, чей покой

внутри себя утащит с шорохом

её всю кровь, филе, уста,

в туман снесёт умело, волоком,

исчезнув в ливне, тьме, кустах…

Располагающая к себе

Я Вами обглажен, как кот,

услышан, как путник, согрет.

Не ведал подобных щедрот

без малого тысячу лет!