Алёшка Емельянов - Битум

Бронёю, пальто и душой

без страха, смущений любых

распахнут, откинувши слой

печалей и грязей былых.

Доверчив, хоть пуганый зверь.

И птахе побитой в былом

я снова открыл настежь дверь

грудины (что клеточный дом).

Касанье целуями Вас -

испитье цветочком воды.

Премножеством трепетных ласк

обвит я среди суеты,

и обнят прилипчиво, в такт.

Вы – дивно-насыщенный сад.

Всё это прекраснейший факт,

какому расширенно рад!

Просвириной Маше

Медоед

Жёлтые сливки на розовом блюде,

рамок нектар до изящества спел,

рот принимающий будет посудой,

сок собирая в раздвижности тел,

что пригласили к обеду друг друга,

вновь обещая вкуснейший изыск.

Сами себе пир, правители, слуги.

Скатерти отблеск наглажен, ворсист.

Капли, подтёки так лакомо-сытны,

с лёгкою влагой – пикантная смесь.

Два пировальщика ласковы, скрытны,

стоном тревожат обойный развес

леса и штор, травы сдвинув немного

кубьями торса, изгибом спины,

дугами рук и стопами, сосновый,

песенный ритмы вдохнув из весны.

Трапеза приторна, сочно-прекрасна,

аж распаляется страсть, аппетит!

Смотрят чуть узкие очи, как ясно

влажная мякоть на солнце блестит…

П.М.

Мески

Сцепившись с подраненным зверем,

что душу чрез кровь отдаёт,

впиваюсь и пью полной мерой

его сок, аж самка поёт

волшебным, прерывистым стоном, -

и это приятно вдвойне,

от сытости, звучного звона,

победы над нею – втройне.

И пасть моя, лик окунулись

в текущий, живой экстерьер…

Голодным, что в пир принагнулись,

неведом отказ и барьер!

Воитель, смирись с положеньем,

сведи до ничтожья суть фраз,

когда ты раздвинешь коленья,

даруй мне индейский раскрас!

П.М.

Renault

В значке "Renault" проделал дырку,

за неименьем пись-щелей.

Мне показалась Ваша пылкой,

среди иных стройней, милей.

И положив упруго руки

и не на "Honda", не "SsangYong",

я, солидолом смазав дуги,

взымел, засунув шланг в проём.

Творил с тоски, и без угрозы,

скользя по хромовым краям,

аж чуть яйцо не приморозил

к её прохладнейшим губам.

Надеюсь, Вы не обозлитесь,

придя к машине нетайком,

хоть сильно, знаю, удивитесь

замёрзшим брызгам над замком…

Пречистость

Мой личный храм из камешков и веток

среди лесов с тропинкою иль без.

И пусть молитвою не буду строен, меток,

и не средь тех его построил мест,

и без икон, ларца для возложений,

ведь тяжести монет мешают полететь,

без златости одежд, настенных украшений

и без свечей – во мне сияет свет,

и он для Бога лишь, не отопленья

монашьих рук, церковного всего.

Вовеки обойдусь без сана и молений,

Господь услышит ум и мыслей тишь и хор.

Аскет без грёз на лоне царь-природы,

и водомерка-Бог – по глади бегунок.

Тут каждый день чудес вершатся роды.

А куполом всему – обычный чугунок

над хижиной моей. От мира отщепенец,

где мусор улиц, дум внутри людей,

и неуютно так, коль там одни безверцы,

что крестятся, когда схватило посильней.

Уютно тут: среди снегов иль бури,

зверей и птиц в моей избушке лет,

наедине с сосной, источниками сути,

пречистостью идей, где безгреховный цвет…

Сигнальная ракета

Смотрели свой сон оборонцы

и вил свой мотив ветерок…

Но вспышка на очи-оконца

легла, как закат или рок.

Как звёздочка вдруг засветилась,

как уголь от взрыва ветров.

Опасностью всё озарилось

и шумом бегущих шагов.

Вдруг ожили звуки тревоги,

которых не ведали впредь.

Ракета, как будто бы рогом,

вспахала темнистую твердь.

Проснулись полки-волеборцы.

Трассируя нёбную грязь,

взметнулось последнее солнце,

прекрасно и красно взорвясь.

Что-то там

Колышется что-то на склоне плеча:

то ниточка лёгкая трогает кожу,

то ангел, в мечте ли топор палача,

который скривил в предвкушении рожу,

иль это чужая холодная нить,

(не вижу какого завива и цвета),

которая хочет немного пожить

на глади пока что живого поэта,

иль веточка это, от меха откол,

пушинки частица иль пёрышко птицы,

упавший в полёте пылинки помол,

пыльца то, иль пудра смогла приземлиться?!

Увы, не узнается тайны сюжет,

к чему мимолетное было то дело!

Быть может, причудилось, чувственный бред.

Как тронуло, также внезапно слетело…

Начало непогоды

Порыв природного разлада -

внезапный иль задумка слуг

отдела ливневого склада?

Вьют черви-улицы вокруг.

Удавы-трассы, люди-мыши

и луж трамбующийся плёс,

рифлёный вид у каждой крыши.

Шипит сквозняк и ход колёс.

Шум рушит ровности покоя,

меж туч искрит пила-гроза

и режет их клубы покроя,

как лесопил, залив глаза

вином, дождями так сумбурно,

и гром колышет ветхий дуб,

в гаражный бок стуча безумно,

как пьяный ночью в стенку тумб.

Ветрище треплет занавеску,

афишу сбив одним броском

и провода связавши леской,

бежит за порванным листком,

какой спасается за стенкой

забора, верен что судьбе -

стоять всегда, не дрогнув венкой.

А серость топит день в себе.

Бельё прибив к земле разрывом,

буянит шторм, грызя клыком

листву и стяги с ярым рыком.

Флагшток острится весь штыком.

И ход торопится к навесам.

Ах, не промок бы сдобы ком!

Спешу, ведь ждёшь меня чудесно,

паруя свежим кофейком…

Вы! Вы! Вы!

Вы – аура радуг и фея.

Одежд камуфляжная сеть,

волос кучерявых траншеи,

объятья спасают от бед.

И с Вами я – Бог, небезбожник.

В наряде любом Вы милы.

Лечебный листок-подорожник,

аналог всебожья, пчелы,

кудесница, диво сокровищ,

весна, совершенный магнит.

Не знаете лжи и злословищ.

Вас грех ни один не грязнит.

Вы грёзам моим откровенным

давно уже стали виной.

Я горд и польщён многомерно -

желанная всеми со мной!

Малый городок

В крестах замылены окошки -

провинций жалобная быль.

В грязи корявою лепёшкой

лежит матерчатая гниль.

И шелушатся рам наряды,

на вишнях гарью порох-тля,

как будто бы вчера снаряды

летали, стены, сад рыхля.

Тут старость квохчет, угасая,

топча двойную колею,

а зрелость камешки бросает

в тех юных, что живут, поют.

Спадает хрустко черепица,

былых балконов вянет грудь,

подол домов линяет, лица

глядят в разжиженную суть.

Навёрты липнут на колёса

чернистой глины. Бисер-сор.

Тут дураком прижжёны лозы,

что дали бы на вина сок.

Стыдятся ум и губы счастья

среди молвы, старух глумных,

среди бескрылых и несчастных,

чтоб не обидеть взлётом их.

Тут быть богатыми опасно.

Здесь вместо клюшек костыли.

Дух, нос сникают неподвластно