Максим Городничев - Город на крови

Возможность говорить покинула лейтенанта на долгую секунду. Когда в душу вторгаются так бесцеремонно, любые ответные слова превращаются в окаменелость, и срываясь с языка, тонут в пищеводе. Рябинину показалось, что его сейчас разделали, как зомби из полнометражного сплаттерпанка.

– Благодарю за уделенное время, – Родион быстро нацарапал в блокноте отдельский номер телефона и, вырвав листок, протянул его Кнопфу. – Если будут новости, дайте знать.

– Конечно, молодой человек, если узнаю что-то стоящее, я обязательно вас найду.

Родион вышел на улицу, но искаженное морщинами лицо еще долгую минуту висело в воздухе, то ли в самом деле, то ли отпечаталось в его глазах. Но еще дольше оно осталось в памяти, злое и насмешливое.

Холода Рябинин не чувствовал, тело одеревенело. Десяти минут разговора с владельцем доходного дома оказалось достаточно, чтобы убить в нем даже память о потребностях в еде и какой-либо гигиене. Хотя этот визит оставил неприятное ощущение немытого тела. Жухлый лист сорвался с одинокого дерева, закружился над головой лейтенанта, на мгновение приковав к себе взгляд его голубых глаз.

Холодное вьюжное утро сменилось теплым штилем предобеденной Москвы. В малолюдных переулках Таганки висела прогретая солнцем тишина, Родион глубоко вдохнул ее с воздухом, барабан в груди, колотившийся быстрее нужного, сбавил темп.

Лейтенант проходил квартал за кварталом, стараясь осмыслить разговор с Кнопфом, а народа вокруг становилось все больше, солнце разошлось не на шутку, полыхая сквозь брешь в облаках, заставляя их таять, как сладкую вату.

Толпа плыла по Китайгородскому проезду, однако и в беспокойной толчее присутствовало что-то сонливое. Даже гул Москворецкой набережной, мостов над рекой и бесконечных линий автомобильных дорог казался размытым, словно увязал в дреме.

Родион шел, наслаждаясь Москвой, ее переменчивым ритмом, когда заметил девушку в короткой кожаной куртке, облегающих брюках и лакированных ботинках. Аня. Рябинин всмотрелся, ну точно, она, быстро же имидж сменила, теперь девушка походила на кошку, гуляющую саму по себе. Она подбежала к остановке и вспорхнула на ступеньку, прячась в недрах старого желтого автобуса.

«Ничего себе, а где Майбах, или на чем ты ездишь? – подумал Родион, зачем-то вползая в заднюю дверь того же скрипящего пружинами чемодана. – Куда намылилась? И еще головой вертишь. Гонятся за тобой?»

И впрямь, Аня выглядела встревоженной. Рябинин чуть пригнулся, укрывшись за авоськой, висевшей на руке лысоватого мужика, державшегося за поручень.

Автобус тяжело тронулся, поскрипывая изжеванным нутром. Лейтенант уставился в окно, поймав себя на мысли, что все-таки обожает этот город. Москва напоена святым и греховным, в ее брусчатке история русского народа, тянущего лямку несмотря на нищету, пожары и революции. И он, Рябинин, как часть этой истории, вплетен в старые московские переулки.

Автобус остановился, выплескивая волну пассажиров. Аня вышла вместе с водами, и когда Родион дернулся к выходу, она вскочила на подножку, вновь смешавшись с толпой автобусных туристов. Так ехали минут двадцать, Аня стояла уже в паре шагов от Рябинина, он даже уловил ее аромат, стилетом разрезающий запахи окружающих людей. Лейтенант был уверен, девушка заметила его, пару раз покосившись на опера как на пустое место. А он все еще играл в агента под прикрытием, прятался за авоськами, всякий раз отворачивался, как только она шевелилась. «Ну и дурак», – подумал вяло, подходя к двери и собираясь сойти на ближайшей остановке.

Вдоль трассы мелькнул огромный баннер с изображением Ельцина, взирающего безразлично на вылинявший город, а потом внимание Родиона привлекла стрелка на тротуаре. Она была нарисована желтой краской. Рядом со стрелкой полустертая надпись тем же цветом: «Тебе – сюда». Часы показывали без пятнадцати одиннадцать. Рановато для чуда.

Рябинин сделал шаг на выход, но Аня сама выпорхнула на той же остановке, и теперь наверняка думает, что он ее преследует. Разве нет? Да! Неудобно вышло. А ноги уже несут за ней, стараясь затерять его тушку в общем потоке.

Аня поворачивает в сторону рынка, Родион идет за девушкой, пристроившись в кильватере пожилой женщины, прячась за ее согбенной спиной. Старушка недоверчиво косится на лейтенанта, прижимая сумку к груди. Рябинин нацепляет маску уютного благодушия, хотя бабушку не проведешь, она открывает рот, но прежде чем успевает что-то сказать, Родион прибавляет шаг.

Подъезжает очередной пыхтящий чемодан, толпа устремляется в открывшийся проем. Длинная остановка очищается, и опер чувствует себя голым. Надо купить газету, – мелькает мысль, но Аня уже сворачивает в арку гудящего на десяток языков улья. Что ЕЙ надо на рынке?!

Родион теряется в догадках, наблюдая, как с территории базара выходит компания молодых людей. Три подростка затарились одинаковыми китайскими куртками, но в руках банки с пивом разных брендов. Индивидуальность, она такая.

Рябинин идет дальше, пристроившись за тучным мужиком в потертых джинсах, от лысины толстяка блестящие зайчики бегут по стене дома напротив. Владелец «светлячков» вклинивается в торговые ряды. Родион сворачивает, едва не наскочив на Аню, понимая, что сейчас провалит дело, выставив себя круглым идиотом, но полупрофиль девушки кажется отстраненным, она бредет вдоль стеллажей, глядя под ноги.

Вокруг торговцы выгружают товар из перехваченных скотчем клетчатых баулов, носильщики хватают разнообразную утварь, водружают ее на тележки, разгоняются, улетая в дымную перспективу, как штурмовики над Дрезденом. Сам базар давно развернулся, продавцы на тысячу тембров нахваливают свое барахло. Скрипят палатки, колесо торга вертится, как прялка.

Главное здание рынка затянуто в целлофан купола, внутри павильоны с товарами подороже. Вход представлял собой тройную арку, выложенную сине-зеленой майоликой, но туда Аня не добралась, потому что сам рынок давно вышел из берегов и теперь купол был окружен широким поясом торговых рядов. Между ними шныряли носильщики, толкающие перед собой замызганные тележки, гремящие на весь базар. Шедшие порожняком шумели особенно рьяно. Взгляд Родиона жадно ловил детали странной рыночной жизни, орнаменты ковров и вензеля поделок. Блеск и шум, струящийся из-за прилавков, совершенно сбивали с толку, и приходилось напрягаться, чтобы удержать в голове цель своего визита.

Рыночная сырая земля с обломками брусчатки раскисла под множеством ног и цеплялась за подошвы. Воздух был мокрый и настолько плотный, что в нем могли плавать рыбы. Аня шла, пробираясь сквозь прилавки антикваров: джезвы, подносы, кувшины из меди, слепящие как тысячи солнц. Лавки старьевщиков напоминали Ноев ковчег.