Максим Городничев - Город на крови

– Время вышло, – рявкнул старший. Белки его глаз налились багрянцем, подчеркивая суженные от алкоголя зрачки.

Аня, поглядывая на уголовника из-за плеча Рябинина, не дергалась. Пока опер не шагнул в сторону, избегая кулака противника. Прикрыться бык не успел. Тонкая блестящая коленка, по-кошачьи стремительно, вонзилась ему в пах, всаживая туда порцию дефицитной постсоветской боли. Родиону показалось, в недрах уголовника что-то лопнуло, слишком отчетлив был звук. Седоватый, крякнув, согнулся, заработав девичьим коленом в зубы. Там сверкнуло красно-желтое месиво. Поистине, если корчишь из себя бандита, будь готов стать жертвой разборки.

Второй раскрыл рот от невиданной борзости, хотя заднюю не включил, попер, как бухой Витторий на стеллажи с горючим, но тут же сложился в себя от хука в исполнении Родиона. Третий лупил на редкость маленькие, но широко расставленные глаза. Двинулся на лейтенанта как танк, поводя жалом на башне вместо головы…

Нога Ани выстреливает вверх, мелькает лакированный нос ее дорогого ботинка, встречается с челюстью детины, того опрокидывает в лужу, как китайскую пластиковую игрушку. Первый шепеляво рычит, поднимаясь на ноги, но девушка, не давая рыночному шнырю прийти в себя, садит с пыра в вещество его лица, мужика сдувает. Он описывает кинематографичную дугу, как звезда Болливуда, падая в грязь рядом с товарищем, подергивается в области таза, тихо сношая родину-мать.

Лейтенант ошалело смотрит на двоих покалеченных, их раскидало, будто попали под стрелу башенного крана. Его противнику повезло вырубиться чуть раньше и не нарваться на эту девчонку. Четвертый смотрит на происходящее сторублевыми купюрами. Ему лет пятнадцать, и от ужаса он молодеет еще года на три.

– Беги, пацан, – говорит Родион, – про школу не забывай.

Подросток кивает, растворяется за углом ларька. Рябинин смотрит на Аню, внимательно, будто не узнавая.

– А ты молодец, – говорит она без тени самолюбования, – завалил такого большого теленка.

Родион продолжает смотреть на девушку. Еще пару часов назад лицо у Ани было иначе расчерчено, не стянуто странным оскалом. Сейчас солнце наползло на ее глаза, девушка морщится, ее нос собирается в гармошку, как у рыси: полуденное светило нещадно колет зрачки, и почти опущенные веки не решают проблему.

Родиону польстило, что Аня повела его подальше от глаз, действительно рискуя собой. Повела, чтобы предостеречь. Сейчас надо было думать о ее словах, а Родион думал об Ане. Неправильное угадывалось в девушке, ну никак она не вязалась с домом и его владельцем. «Папа», – говорила. Да хрен там, Кнопф не мог быть ее отцом. Теперь Родион не сомневался.

– Лееех, – протянул один из быков. – Бляяя!

– Эх, Леха-Леха, что же все так плохо, – улыбнулась Аня. – Переставай уже быть животным. И ты прощай, Родя, не ищи меня, и не подходи к дому на Солянке, должно обойтись, я постараюсь все для этого сделать.

Рябинин стоит, выше Ани на голову, но ему кажется, это она смотрит свысока. У лейтенанта перехватывает дыхание: девчонка пришла сюда только для того, чтобы поговорить с ним. Ее глаза пеленают его рыболовными снастями, сеть прочная, не вырвешься. Она говорит, что постарается помочь. Твою ж мать, бред какой! Но лейтенант кивает и не произносит ни слова. Аня скрывается за углом ларька, ее распущенные волосы оставляют за собой след в воздухе.

Лейтенант выжидает несколько минут, пока девушка покинет рынок, смотрит на верзил, развалившихся в грязи, и понимает, что они не изменятся, пока не изменится страна. А сейчас они, как и тысячи таких же беспризорных отпрысков совка, будут паломничать от хосписа к отделению милиции, пока волей судьбы не окажутся по ту сторону лифта, на вечном стопе, зависнув между этажами.

Седоватый приходит в сознание, тихо подвывает, наконец-то вспомнив про свои яйца, глаза его кажутся старыми, под ними набрякли мешки, то ли от недосыпания, то ли вдруг забарахлили почки. Эти мешки придают ему значительный вид, как у депутата. И брови туда же, длинные, как у филина, можно дворы мести.

Родион перешагнул гору развалившегося на земле мяса, быстро протолкался сквозь ведущий отчаянный торг муравейник, и выбрался на простор. Он перебежал дорогу и остановился, прислонившись к дереву. Солнце светило вовсю, вытапливая из души тревогу, стало тепло, и торопиться совсем не хотелось. Лейтенант посмотрел на квадратные часы, зависшие под фонарем – 13:05. Пора бы на кишку что-то кинуть. В ближайшем ларьке заказал чаю. Пластиковый стаканчик с горячим содержимым прыгнул в руку, жидкость как горный поток с шипением полилась по пищеводу. Желудок наполнился приятной тяжестью. Отдых, а не работа!

Надо бы к Семенычу заскочить, подумал, хотя что ему сказать? Дочь владельца Дома с атлантами на что-то там туманно намекнула, да еще и вырубила пару бугаев на рынке? Полкана таким не проймешь, нужны доводы повесомее. И пока он не добрался до отделения, стоило бы их придумать.

На узкой улочке людей почти нет, и Рябинин плелся по мусорной артерии, продумывая сценарий беседы с полканом. Он шел минут сорок, но так и не решил, стоит ли начинать разговор. Почему-то вмешивать в дело Аню совсем не хотелось. Это его козырь. Его женщина. Что? – одергивает он себя. Сейчас не март, мужик, и сегодня твой первый день, а влюбляться в потенциального свидетеля в первый день – моветон.

Впереди медленно вырастает сиротливое здание его отдела. Сто метров прямо и пару этажей вверх. Тяжелая дверь, стук, скрип несмазанных петель, полумрак в лицо – лампа будто застегнута в плащ. Олег Семеныч сидит в кресле, смолит «Беломором», над ним образовалось уже несколько этажей нимбов. Марат рядом на диване, взгляд напряженный, значит, что-то раскопали. В глазах полкана тоже блестят сухие огоньки.

В кабинете и в прошлый раз был беспорядок, но беспорядок разумный – по крайней мере полковник в нем ориентировался. Сейчас же стол завален кипами бумаг, обстановка почти как на картине: «Ужин семьи филологов после трудового дня». Вероятно, здесь была собрана вся информация по последнему случаю: детальные фотографии, всевозможные справки, фиксирующие вес жертвы, адрес проживания, информацию о людях, с кем убитый поддерживал связь.

– Рябинин, здравия желаю, – шутливо козыряет полкан, не выпуская мундштук «Беломора», – проходи, садись. Дверь закрой плотнее.

– Здоров, – протягивает руку Марат, когда клешня Семеныча отпускает ладонь Родиона. – Есть новости?

– Есть… – тянет лейтенант, еще не уверенный, что сейчас скажет.

– Давай после Марата доложишь, – прерывает полковник. – Продолжай, капитан.

Проследив за его взглядом, Родион замечает посреди бумаг предмет, лежащий в пепельнице. Точнее, два предмета, металлических, раздавленных. Когда сообразил, что именно это такое, обдало морозом. Смятый сердечник и оболочка от пули, выпущенной из «Макарова», раскрывшаяся розочкой при ударе, судя по форме, о человеческую плоть. А еще там был фрагмент кости.