Максим Городничев - Город на крови

– Ах, вспомнил, и без журнала найдем, куда я его запихнул. – Врач захлопнул ящик, вместо него открывая железную дверь во второй зал, и опера вошли вслед за Хароном в новое помещение морга, еще более холодное.

– Чертов лабиринт, – буркнул под нос Марат, патологоанатом услышал.

– Целые анфилады холодильников, мой друг, без провожатого можно и потеряться… навсегда.

– Смешно, – сцепил зубы Семеныч. Ему было не по себе в железном некрополе.

Второй зал оказался посолиднее, и, так сказать, пострашнее: с прозекторскими столами и бесконечной мозаикой морозильных камер вдоль правой стены, их прямоугольные крышки походили на дверцы микроволновок. Швецов, уверенно шедший впереди, наконец обнаружил искомую камеру. Семеныч с Маратом встали за его спиной, и палач, щелкнув замком, дернул за ручку. Дверца распахнулась, выкатились носилки, Швецов жестом фокусника сдернул уже расцветший кровавыми маками полиэтилен.

– Ух, магия! Как кино из кассетника доставать.

На провонявших нафталином носилках лежало тело мужчины средних лет. Черты лица исказил ужас, пережитый за секунду до смерти, на горле зияла огромная рана, прихваченная ледком. В цвете кожи, пронизанной переплетением сосудов, читалась зарождающаяся синева.

В голове у Марата стрельнуло, как в пасти, полной больных зубов, и взгляд его выкинуло на шею трупа, точно мусор на берег.

– Оптать, – выдавил Семеныч, прикрывая нос ладонью. – Очередной статист в папку, едрить твою мать.

Перед глазами полкана непрошено возникла Таня. Рассеянная, сосредоточенная, испытывающая оргазм, собирающая чемоданы.

Швецов странно улыбнулся. Свет, падавший на лицо патологоанатома, казалось, смыл с него все эмоции, оставив один лишь восторг.

– Я тут набросал, сейчас, – криминалист достал лист стандартного формата и протянул полкану. Тот посмотрел на каракули. Жутким канцелярским языком, что надежнее любых печатей, в бумаге сообщалось следующее: мужчина, предположительно сорока-сорока двух лет, убит вскрытием яремной вены с последующим сцеживанием всего объема крови. На основе сравнительного анализа выявлено, что тело схоже с тремя подобными телами, поступившими за последний месяц. Учитывая характер повреждений и места обнаружения жертв, можно сделать вывод, что в районе Китай-города орудует патологический убийца или группа сектантов, проводящая черную мессу или другой ритуал.

Полкан дочитал сочинение Швецова. Печать на документе тоже была, в самом низу листа. И подписан документ был минут десять назад.

– Спасибо за аналитику, – кисло улыбнулся Семеныч. – Не будем задерживать тогда, пойдем.

– Так скоро? – врач сделал обиженное лицо. – Может чайку?

– Нет, по ночам не пьем. – Марат виновато улыбнулся. – Да и работать надо.

– Работать так работать, – не стал настаивать врач. – Вы, главное, заходите.

– Как только… – буркнул полкан, подталкивая капитана к выходу.

Время приближалось к семи, светало. По улице громыхали первые трамваи, появлялись собачники, выгуливающие своих питомцев, тянулись к остановкам одинокие прохожие.

В участок ехали молча, даже Марат стушевался, выглядывал из своей куртки как промокший попугай. Машин прибавилось – Москва проснулась, готовая отпахать дневную норму.

Полкан все прокручивал в мозгу их последнюю ночь с женой, такую нелепую ночь, после двадцати то лет совместных тягот и радостей. Нет, он позвонит ей, сегодня же.

Старенький седан Марата свернул в переулок, проехал мимо обшарпанных заколоченных ларьков и выцветших плакатов. Одна из афиш изображала рок-музыканта, с лицом, подернутым экстазом от музыки, исторгаемой гитарой, которую он держал, как левша. На изжеванной временем бумаге еще различимы слова. «СПИД», прочитал капитан на одном обрывке и «МЕН» на другом. Он усмехнулся в короткие усы, на фоне беспорядочных половых связей что только не привидится. А написано то «СПИДМЕН». Не лихач, мужик, задумайся о семье. Он сбросил скорость, поняв, что слишком уж топит и может оказаться в отделе чересчур рано. Губы полкана изогнулись в чем-то приближенном к улыбке.

Об капот ощутимо терлось. Похолодало, вот и вместо дождя теперь скрип снежинок, шорох кружащего в небе рисового зерна. Гул натянутых электропроводов. Вой никак не желающего угомониться ветра, беснующегося над крышами домов.

Милицейский участок располагался в Хитровском переулке, на перепутье с Малым Трехсвятительским. Был он небольшой, потому что находился в центре. Конечно, тут тоже живут люди, да и офисов-магазинов вокруг полно. Но все-таки с окраинными спальными районами не сравнить. Работы меньше, персонала, соответственно, тоже. Да и те, кто есть, занимаются большей частью ворами и мошенниками. Зато в убойном отделе два сотрудника: Марат и его шеф Семеныч. Еще вот третьего прикомандировали, желторотого совсем, после академии. Сегодня должен объявиться.

Марат заглушил движок у одинокого четырехэтажного здания с вывеской «Милиция». Выглядело оно скромно и неприметно, словно сотрудники рассчитывали затеряться в его коридорах, прячась от гремящей по всей стране борьбы с оргпреступностью. А на самом деле архитектурный росчерк каждого отделения, весь ансамбль ментовской грибницы сконструирован так, чтобы не раздражать граждан, не разрушать их психологический комфорт.

Семеныч выполз в промозглую хмарь, потоптался, разминаясь, подышал «Беломором». Почти рассвело, и сонливость начала уходить. Только мысли нехорошие никуда не спешили, сверлили мозг.

Марат дернул добротную чугунную дверь, единственная благородная деталь на облезлом фасаде, – заперта, звонок тоже как бы и не работал. То есть звонить он звонил, но реакции никакой. Капитану пришлось с минуту барабанить в косяк носком ботинка, прежде чем его опознали через затянутое проволокой окошко и решились впустить.

Открыл лейтенант в рубашке с косо сидящим галстуком, болтающимся на ветру, и отпечатками ладони на левой щеке. Видимо, сморенный непогодой, он прикорнул за пультом.

– Спим, бляха… – вместо приветствия буркнул Семеныч.

– Никак нет, – попытался оправдаться литеха. Он смотрел на полкана испуганными глазами и видел перед собой метна, большую часть жизни отдавшего беготне за маньяками по подворотням. Крепкого телосложения, не старый еще, а взгляд потухший, неживой почти. Лейтенант смотрел на него и не понимал, чего больше боится, начальственной зуботычины или закончить карьеру вот таким же стариком, о котором забудут сразу по выходе на пенсию.

– Ладно, вольно, – Семеныч шагнул в теплый, и оттого казавшийся не таким мрачным коридор. – Я и сам на зимовку ушел бы, в берлогу, от этой безнадеги подальше. – Заканчивает он уже про себя.