Михаил Дорошенко - Злейший друг

– О, Алеша! Как ты сюда попал?

– На работе тебя со мной почему-то не соединяют.

– Как же тебя сюда пропустили?

– Форма генеральская все-таки…

– Генеральская говоришь? Хм! Это, брат, такое место! Не всякий маршал сюда вхож. Видишь вон того человека у колонны с бокалом? Фамилия его Визбор, а на самом деле он Борман.

– А кто рядом с ним?

– Не узнаешь? Это Лиля Брик.

– Я думал – она умерла.

– Она умерла… для всех, но не для нас.

– Какое-то царство мертвых у вас здесь. Гитлера еще здесь не хватало.

– Хи-хи-хи… и ха-ха-ха… – раздается со сцены из уст Арлекина и Пьеро.

– Коля, выручай!

Тот вздыхает.

– Я был пр-ротив… – в белом гриме, очерченным черной линией, с усиками появляется Вертинский во фраке, – ну для чего свою жизнь осложнять…

– Коля, помнишь, я жизнь тебе спас.

– За кого ты меня принимаешь? Я что, по-твоему, Фома Непомнящий? Твою семью не тронут… это уже решено… тебя – да, а твою семью – нет! Ты представляешь, что со всеми женами и детьми, если пойду к Лаврентию просить за тебя? Знаешь, что он мне скажет?

– Зову я смерть, – встает за своим столом Берия. – Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья, над простотой глумящуюся ложь, ничтожество в роскошном одеянии, – обводит он присутствующих рукой, – и совершенству ложный приговор, и девственность, поруганную грубо, – указывает на сидящую за его столом даму, – и неуместной почести позор, и мощь в плену у немощи беззубой, и прямоту, что глупостью слывет, и глупость в маске мудреца… пророка, и вдохновения зажатый рот, и праведность на службе у порока…

– Я занимаюсь наукой, вот что он скажет, – продолжает друг генерала, – а костолом у нас – Рюмин: к нему обращайся. Понятно?

– Что же мне делать?

– Что тебе делать? Что тебе делать? Слушай: а давай споем. Вьется в тесной печурке огонь… – они поют, касаясь лбами, – за нами снега и снега, до тебя далеко-далеко…

– А до смерти четыре шага, – быстро завершает генерал и отстраняется. – Что же мне делать, Коля?

– Есть еще один выход, но, зная тебя, ты, боюсь, не пойдешь на него.

– И все-таки?

– Напиши, что Семенов, муж твоей секретарши… все равно их уже арестовали… сионист и шпион.

– Он русский.

– Неважно, ты напиши. От тебя требуется проявление верности. Знак, всего лишь.

– Изыде от меня…

– Не произноси имени моего всуе. За чудом ты не ко мне должен был обратиться, а к святителю Николаю.

– Я атеист.

– Как и все мы, как и все. Хочешь выпить? Два, – показывает он бармену пальцами.

Два стакана с горящим напитком скользят один за другим по лакированной стойке.

– Пей: здесь все бесплатно. Элизей, так сказать. А помнишь Беату?

– Еще бы!

– Какое было время! Еще два! Выпьем за упокой души усопших Анджия и Вацлава.

– Усопших?

– Да, их расстреляли… полгода назад. Пей! Сейчас ты выйти не сможешь, завтра утром я выпишу пропуск, а пока… пока ты свидетель, авось пронесет. Сейчас развлекайся: девушки здесь ласковые и понятливые. Хорошо вымуштрованные. Здесь исполненье мечты происходит высоких гостей из дружественных нам стран и недружественных. Тебе повезло…

– Я лучше пойду…

Генерал поднимается по лестнице с закругленными углами, подходит на последнем этаже к резным дверям. Звонок не работает, он открывает дверь и входит в мастерскую, заставленную антиквариатом. Художник Карачин стоит, опираясь на кий, у биллиардного стола с бутылками вина и бокалами, за ним – картина на мольберте, за ней расположилась натурщица.

– Посетил-таки мою башню из слоновой кости.

– И гипса, – указывает генерал на статую Сталина. – Очередной шедевр? – останавливается он перед картиной.

Веснушчатая колхозница в ватнике разлеглась между зубьями бороны.

Обнаженная натурщица возлежит в той же позе на диване, покрытом золотистой тканью. В одной руке у нее веер, в другой – бокал с красным вином, на шее – бусы, в прическе – брошь с крупным камнем, на лице – кружевная маска с бисером. Она опирается на вазу, между ног у нее стоит вычурный подсвечник, на спинке дивана – раковина и серебряная шкатулка с замком на крышке, за муаровой портьерой от пола до потолка висят в несколько рядов копии картин: от Кандинского и Сомова до Дюрера, Рубенса, Вермеера и Ботичелли.

– Это – оригинал, – указывает Карачин стаканом в сторону натурщицу, которая приветствует гостя бокалом. – Вначале было то, что ты видишь в натуре – реальность. Я приодел ее… только три категории людей могут зрить обнаженную женщину в Советском Союзе на законном основании: врачи, мужья и художники… заменил ложе, пейзаж и происхождение музы и получилась фантазия на колхозную тему, но это тоже не пройдет на художественном совете. Машенька, ты можешь идти, мы с моим другом будем сегодня долго пить и говорить об искусстве… Борону пришлось перевернуть зубьями вниз, – указывает он копию картины с натурщицей, одетой в потрепанную фуфайку, расстегнутую на груди, и такие же ватные брюки. – Личико тоже велели попортить. Пришлось наделать веснушек. Хороша Маша, – шлепает он по заду уходящую натурщицу, – к тому же и наша. Выпьем для начала… ну, будем… и снова нальем. Выражай восхищение.

– Коля, мне сегодня не до искусства.

– Тебе никогда ни до чего высокого не было дела. Твоя жена умнее тебя, а тоже – дура! Хочешь, фокус покажу? – и не дождавшись ответа, бьет саперной лопатой по статуе Сталина. Она лопается и рассыпается, обнаруживая под обломками позолоченную статую Ленина.

– Ты пьян.

– Я не пьян, но… и не трезв. Выпьем за встречу. Давно не виделись. Ну, будем! Послушай, Леша, я давно хотел тебя спросить: эта сволочь, Шкловский, часом не родственник тебе?

– Почему же, сволочь? Он из ваших, из левых.

– Пик-ка-сист сраный! Не пу-тай-те! Он – из ва-ших, о! Все вы визжали в восторге от революции, а теперь повизгиваете в подушки от страха! Пока ты патроны в ранце товарищам на баррикады таскал, я уже тогда у твоего отца лучшим учеником был.

– Коля, что ты выдумываешь? Какие патроны? Ты меня спутал с героем Катаева.

– Неважно: душой с ними был!

– А ты?

– Я модернист, от «модерн», соответственно.

– Устаревшее направление.

– Да, я модернист… о… безродный, а эти ваши Татлины и Пикассо… от них вся пагуба и пошла.

– Что же ты их выставил у себя в мастерской на первом плане?

– Чтобы было куда плеваться.

– Ох, и беспокойный ты человек, Карачин. Врешь ты все

– Мое дело творить, твое восхищаться. Смотри! – он бьет саперной лопатой статую Ленина. – Символический акт!

Под осколками открывается сирена с головой Горгоны из слоновой кости, нефрита, серебра и эмали.

– Это что – Фаберже?

– Какие же вы все одинаковые!

– Кто – все?